Владимир Кашин - Чужое оружие. По ту сторону добра. Следы на воде

— Мы с тобой брат и сестра во Христе, — тихо сказал мужчина. — Нам ссориться нельзя, сестра Ганя. Не божье это дело. Подожди немного, любимая. Рано еще перед людьми открываться… Да и дела у меня…

— Знаю я их. Мария — вот твои дела. Думаешь, не вижу, не понимаю? Задурил Маруське голову. Хватит, по горло сыта! — с угрозой выпалила Ганна. — Ой, Петро! Смотри! Беда будет вам обоим…

Высокий, костлявый Петро Лагута поднялся, тень его сразу выросла, стала тоньше.

— Не дури, Ганя, — сказал сердито. — Не люблю я этого. И непослушания не прощаю.

— Может, убьешь? — простонала Кульбачка. — Чтобы на дороге вашей не стояла… Это ты умеешь. Пойду и людям все открою… Все расскажу…

— Не расскажешь, — уверенно ответил Лагута, тень его грозно качнулась на стене и потолке.

— Убивай, ирод! — Ганна грохнулась на колени, запрокинула назад голову. — Бери мою душу! На!..

Мария притаилась за окном, впилась глазами в освещенное лампой лицо Лагуты. Никогда не видела она его таким страшным.

— Встань! — коротко приказал он Ганне. — И терпи. Как господь велел… Мария — овца блудная. Господь не слышит ее молитв, и мне она, калека, не нужна… Я тебя люблю, Ганя. За глаза твои светлые, за руки ласковые, за тело горячее, за веру и силу твою духовную…

Голос Лагуты стал нежным. Он приблизился к Ганне и, обняв, поднял ее с пола.

— Не в Марии дело… Мне Иван ее нужен был… А она только о ребенке думала и бога молила… Прошлой же ночью пошла на блуд с братом Михаилом. Испоганила себя, опозорила всех нас! Не будет ей дитя. Ничего не будет: ни семьи, ни любви, только смятение души и черный адов огонь. Не привела Ивана под мое благословение, не захотел он мне и Христу служить — уничтожу обоих, развею, как песок в пустыне.

— Страшный ты человек, Петро…

— Мне отомщение и аз воздам! Ненавижу и радуюсь их горю. Всю жизнь хоронюсь, ничего не мило из-за них — и хлеб горький, и солнце не греет, и ветер прохладу не дает. Всех бы уничтожил, будь на то моя воля… А теперь иди! — властным голосом приказал после паузы Лагута. — Чтобы никто не видел… И о своем грехе не забывай… Когда язык почесать захочется…

— Не накликай беды!

Ганна Кульбачка тенью выскользнула из сеней, и ночь сразу поглотила ее.

Мария едва дышала от того черного тумана, который окутал ее и сдавил горло. Вся ее гордость, с детства униженная увечьем, растоптанная прошлой ночью, восстала сейчас в ней.

Не помня себя, прохрипела в гневе в открытое окно.

— Выйди!..

— Кто там? — удивленно спросил Лагута, выглянув в темный двор.

Она стояла немая, оцепеневшая.

— А-а, Маричка, — узнал он. — Что тебе?

Она молчала. Мягко плескалась Рось у берега, ночной ветерок шуршал в саду, ласкал листья, ожившие после жаркого дня.

Лагута вышел на крыльцо и спустился к Марии.

— Ну, что тебе? Чего пришла? — спросил строго.

Поднявшаяся луна протянула от них по траве через весь двор длинные тени.

Лагута не видел соседки со вчерашней ночи и не хотел видеть. Но должен был что-то предпринять.

— Что с тобой, сестра моя? — Он решительно шагнул к ней.

Она испуганно начала отступать.

— Да что с тобой? — уже ласково повторил Лагута.

Вдруг страх сковал его движения и лишил голоса.

Гулкий выстрел разорвал ночь и, грохоча, покатился между холмами…

Лагута зашатался и, хватая руками воздух, начал оседать на землю.

Из рук Марии выпал тяжелый парабеллум, и она, ослепленная, оглохшая, окаменело застыла посредине двора.

Лагута ужом полз по траве, истекая кровью.

Пересиливая боль, схватил лежавший на земле пистолет.

Мария все еще стояла как столб.

Прогремел второй выстрел, и ночь снова заохала в берегах, застонала, заголосила…

Иван Чепиков выскочил из дома и бросился во двор Лагуты…

В Киев возвращались «ракетой». Гул двигателя мешал разговору. Коваль не убирал от Ружены свою крупную жилистую руку, делая вид, что не замечает ее нежного прикосновения и тоже любуется зелеными берегами могучей реки, обласканной утренним солнцем, ее золотыми песчаными косами. Голова его отдыхала от длительного напряжения. Он думал о том, что все в его жизни складывается хорошо, сейчас даже лучше, чем это было две недели тому назад, когда они вместе с Руженой собирались отправиться в отпуск.

Потом пошли мысли о том, что уже пришло время подведения итогов, когда одиночество особенно тяжело, что Ружена для него не только привлекательная женщина. Теперь рядом есть человек, с которым можно поделиться всем, зная, что тебя услышат и поймут…

Он решил, что скажет ей об этом дома, а сейчас только крепче сжал ее теплую руку.

Перевод с украинского автора

Утро родилось чистое, словно умытое. Еще до солнца всюду была разлита ослепительная голубизна. Минули уже июнь и июль — с дневной духотой и ночными грозами. Их сменили сухие безоблачные августовские дни, когда, казалось, не только небо, но и земля излучала зной.

Едва выглянув, солнце враз обежало Левобережье, его белые высотные дома, заводские трубы, заскользило по спокойному утреннему Днепру, уткнулось в кудрявый, изумрудно-золотой правый берег и пронзило его лучами, обожгло купола Выдубецкого монастыря и Лавры, охватило пламенем окна гостиницы «Киев».

Пришел новый день.

Радости и печали.

В котором прощались с жизнью и рождали жизнь.

День побед и потерь, человеческих трагедий и неотвратимой расплаты…

Вспыхнуло солнце и на пригородных дачах — Русановских садах, и на новом красивом здании райотдела милиции на Левобережье.

Подполковник Коваль, налюбовавшись солнечным буйством, поднял глаза на молодого инспектора уголовного розыска Струця, который терпеливо ожидал, пока на него обратят внимание. Посмотрел так, словно впервые видел его.

Впрочем, терпение лейтенанта было внешним. В душе Струць считал, что «старшие товарищи», которые приезжают набегом из управления, не столько помогают сотрудникам райотдела, сколько связывают их действия, зато в своих рапортах приписывают себе успехи рядовых исполнителей. С подполковником Ковалем Струцю, правда, не приходилось работать — был недавно переведен в Киев с юга республики и о Ковале ничего не слышал. Поэтому и докладывал вяло, словно бы с ленцой.

Дмитрий Иванович тоже вроде бы не торопился. Переспросил: