Владимир Кашин - Чужое оружие. По ту сторону добра. Следы на воде

— Да нет, — вздохнула миссис Томсон. — Давно не танцую… С тех пор, как умер муж… — Она нерешительно отодвинула от стола свободный стул и сказала Джейн: — Садись с нами, милая. Может, выпьешь шампанского?

— Извини, мама… Но меня ждут… — Джейн скосила глаза на соседний столик. — Да и вам буду мешать, — и, не допуская возражений, быстро кивнула доктору на прощанье.

Кэтрин облегченно вздохнула. Да, дочь сейчас была лишней. Разговор миссис Томсон и Андрея Гавриловича продолжался, но что-то уже изменилось в нем, словно с появлением Джейн пролетел в воздухе холодный ветерок, и той откровенной, щемяще ласковой беседы, какая была до сих пор, у них уже не получалось.

В какую-то секунду миссис Томсон показалось, что она уснула, сидя в кресле. Но это был не сон, а химерные видения прошлых лет. Мать, эшелон, везущий ее в Германию… Она будто раздвоилась в этих видениях: вот она в середине грязного товарного вагона, набитого до отказа замученными, голодными девушками-невольницами, и в то же самое время будто видит, как тянется этот страшный эшелон просторами Рейнской долины, усеянной красивыми чистенькими селами с домиками под цветными черепичными крышами и высокими колокольнями кирх. Она смотрела вслед поезду, и ей грезилось, что это поплыли вдаль не вагоны, а ее пропащие годы, ее искалеченная войной молодость.

После встречи с Андреем у нее разболелось сердце, и она приняла успокаивающие пилюли, которые и поставили ее на грань между сном и явью. Такое легкое забытье восстанавливает силы… Спасибо Роберту — он готовит для нее в своей лаборатории лекарства, каких не купишь ни в одной аптеке. Что бы она делала, если бы не сын! Хоть много задал он ей хлопот и тревог, пока вырос, но вот имеет сатисфакцию от него… Да, кто знает, как сложилась бы у нее жизнь, если бы не встреча с Вильямом Томсоном. Не было бы у нее ни Роберта, ни Джейн…

Кэтрин почувствовала, что у нее затекла нога, удобнее умостилась в кресле. Она снова закрыла глаза, и мысли ее полетели далеко-далеко…

…В тот вечер Катруся не вернулась из Рогендорфа в лагерь. Фрау Винкман стало плохо с сердцем, аптекарь спасал жену лекарствами, и помощь Катруси не нужна была. Но старуха очень просила не бросать ее, и Катруся осталась ночевать, тем более это была последняя их встреча. Сегодня она пришла попрощаться.

Несколько дней назад лагерь посетили советские офицеры, и первая партия девушек выезжала на родину… Винкманы понимали Катрусю, радостно кивали, когда она с сияющими глазами говорила, что скоро будет дома. Конечно, либер гаймат [2] Любимая родина (нем.) . — это очень дорого человеку…

Утром Катруся, как всегда, выпила кофе с Винкманами и собралась идти. Старый аптекарь попросил подождать. Он исчез в спальне и вскоре вышел оттуда с каким-то предметом в руках, поставил на стол. Небольшие настольные часы. Но какие же красивые! Они были вмонтированы в черную оправу, на которой сияли позолоченные амуры с луками и стрелами.

Винкман торжественно завел их, подвел стрелки, и в комнате поплыла бодрая мелодия старинной немецкой песенки «Ах, майн либер Августин».

На глазах стариков заблестели слезы.

— Эти часы еще от моих родителей и дедов, — сказал аптекарь, когда растаял последний звук. — Наша семейная реликвия… Мы дарим их тебе, чтобы никогда нас не забывала и думала о нас хорошо.

Катруся тоже чуть не расплакалась.

…Когда подходила к лагерю, вспомнила, что осталась на ночь в Рогендорфе без разрешения коменданта. Но предстоящее наказание ее не испугало. Ее тревожило другое.

Внести что-нибудь в лагерь днем через проходную было невозможно: англичане строго следили, чтобы ауслендеры «не обижали» бывших хозяев. А тот, кто в потемках пробовал перелезть через проволоку, рисковал головой, потому что ночью солдаты стреляли без предупреждения. Комендант объяснял этот приказ тем, что будто бы хочет уберечь лагерь от немецких диверсантов, хотя в то же время разрешил немцам держать охотничьи ружья — они были чуть ли не у каждого бауэра…

Как же пронести подарок Винкманов? В тех случаях, когда ауслендер утверждал, что принес подарок, комендант сажал его в машину, спрашивал адрес и фамилию бывшего хозяина и ехал проверять.

Ну что ж, решила Катруся, если комендант не поверит, пусть едет.

Вот и узкая рыжая дверь проходной. Возле нее стоит молодой чернявый, наверное уроженец Индии, охранник с ярко-желтой шелковой косыночкой на шее — такие косынки носили неженатые солдаты. Катруся открыла дверь и пошла коридором вдоль стеклянной загородки, за которой краем глаза видела жирного коменданта и его переводчика Вильяма. Они о чем-то беседовали. Катруся уже открыла ту дверь, что вела во двор, когда услышала сзади:

— Стенд стил! [3] Стой! (англ.)

Остановилась. Комендант, блеснув массивными перстнями, поманил пальцем.

Она зашла в комнату спокойная, уверенная.

— Где ночевала?

— У аптекаря Винкмана. Я работала раньше у них. Фрау Винкман чувствовала себя плохо…

— Ты разве врач?

— Нет, но фрау просила не оставлять ее.

— А что у тебя под мышкой?

— Часы, сэр комендант.

— Где взяла?

— Подарок Винкманов.

— Покажи.

Катруся развернула пакет и поставила часы на стол. Крылышки золотых амуров засверкали в утренних солнечных лучах.

Комендант крякнул, взял в руки часы, начал рассматривать со всех сторон.

— Они еще и играют, — похвалилась она. И завела часы. Комнату заполнил мелодичный звон, зазвучала веселая песенка.

Серые глаза коменданта сузились.

— Не может быть, чтобы тебе подарили такую ценную вещь.

— Как это не может быть! — возмутилась Катруся.

— Немцы не такие щедрые на подарки, — засмеялся комендант. — Да еще и своим ауслендерам!.. Ты что, немцев не знаешь?! Вот вызову машину, поедем и проверим… И если окажется…

— Можете вызывать. — Глаза Катруси наполнились слезами.

— Проверим, — повторил комендант. — А пока что пусть тут побудут.

— Когда же вы проверите, сэр комендант? — сквозь слезы спросила Катруся.

— Когда будет время! — гаркнул на нее офицер.

Она умоляюще посмотрела на Вильяма, который, запинаясь, кое-как перевел слова коменданта. Видно было, что он сочувствует ей, но ничем помочь не может.

— Ну чего стоишь? — вызверился комендант. — Иди и благодари бога, что не наказываю за самовольную ночевку. Впрочем, я и это проверю, где ты ночевала и что делала. Смотри у меня, — погрозил пальцем. — А часы твои, если это на самом деле подарок, не пропадут. Тут безопаснее, нежели в бараке, где их у тебя могут украсть…

Катруся, не различая дороги, вышла во двор. Плача, плелась к своему бараку… Плакала не из-за часов. Обидно было, что ее так оскорбили…