Анатолий Безуглов - Следователь по особо важным делам. Преступники

— Откуда у Евгения Тимуровича такая коллекция? — как бы невзначай поинтересовался Латынис.

— Собирает. И сам рисует… Есть у него редкие картины. Подлинники. Левитан, Брюллов, Поленов, Добужинский, Серебрякова, Коровин… Раритеты [4] Раритет — исключительно редкая, ценная вещь. .

Латынис не мог скрыть своего изумления: вот так старушка, откуда только такое слово знает — раритеты?

Валентина Карповна, заметив его удивление, весело улыбнулась.

— Думали, темная старуха. Ей что лебеди на клеенке, что Врубель… — Она лукаво сверкнула глазками. — Знаете, кем был мой муж? Художником-реставратором! Сам понимал толк в живописи и меня кое-чему научил. Помогала я ему… Так что можете мне поверить: в этом деле я разбираюсь.

— Очень приятно узнать, — смущенно буркнул Ян Арнольдович.

— А одна левитановская работа — просто чудо. Глаз нельзя оторвать. Ваза с букетом васильков… Евгений Тимурович говорил, что она якобы из коллекции знаменитой балерины Гельцер… Слыхали про такую картину?

— Нет, — честно признался Латынис.

— Эта картина висит на самом видном месте. Как войдешь в большую комнату, так над горкой с фарфором… Не простым фарфором, а Попова.

«Баулин, видимо, всю жизнь вкладывал деньги в коллекцию. Или получил в наследство», — подумал Ян Арнольдович, а вслух спросил:

— Выходит, у него в доме целое состояние?

Валентина Карповна поняла это по-своему.

— А что? Доход у Евгения Тимуровича очень приличный… Сколько книг выходит! Вот и тратит все на это… На себя он копейки расходует. Честное слово, не поверите! Знаете, что он ест?

— Нет, — улыбнулся Латынис.

— Мясо, рыбу, птицу — ни-ни! Овощи да фрукты. И соки. К примеру, утром гречневая каша на воде и стакан морковного сока, в обед капустки свежей порежет, добавит орехи, свеклу тертую, зелень, какая есть, и постного масла каплю. Вечером опять какой-нибудь сок — яблочный или сливовый… Сок выжимает сам… И обязательно несколько ложек меда каждый день.

— Вегетарианец, что ли?

— У него целая система. — Заметив недоверчивый взгляд Латыниса, Валентина Карповна сказала: — Все так, как я говорю… А раз в неделю он за целый день крошки в рот не положит, только пьет дистиллированную воду… Раз в три месяца он голодает по семь, а то и по десять дней подряд…

— Так ведь можно и на тот свет! — вырвалось у оперуполномоченного.

— Вовсе нет, — возразила старушка. — Здоровью Евгения Тимуровича позавидует любой молодой! Я у него уже сколько лет, а ни разу не слышала, чтобы он на что-нибудь жаловался. Ни разу даже не чихнул. Заметь, зимой в легком пальтишке ходит. Ни дубленки у него, ни меховой шапки. С непокрытой головой в любой мороз. Не говорю уже о том, что не курит и ни грамма спиртного не пьет. Даже на Новый год… Так что, мил человек, считай, все его доходы целыми остаются, — как бы подытожила Валентина Карповна.

Она еще некоторое время восхваляла добродетели и скромность профессора, сокрушаясь по поводу того, как на такого человека могла у кого-то подняться злодейская рука.

— Валентина Карповна, — спросил Латынис, когда старушка замолчала, — может, он делился с вами какими-нибудь опасениями? Никто не угрожал ему?

— Вроде нет. — Она подумала. — Не припомню такого.

— А настроение?

— Раньше был веселый такой, все с шуточками… В последнее время переживал очень. Видно, из-за меня. — Она показала на свою ногу. — Считал, что виноват он.

— В каком смысле? — не понял Латынис.

— Так ведь убиралась-то я в его доме. Его картины полезла вытирать, — объяснила Валентина Карповна. — Евгений Тимурович через день меня навещал. Грустный такой приходил. Руку целовал… А мне неудобно перед девчонками. — Она обвела рукой пустые койки. — Еще подумают чего… Последний раз был третьего дня. Цветы принес, вишни, абрикосы… Знаете, даже расплакался.

— Расплакался? — удивился Ян Арнольдович.

— Да, — печально кивнула Валентина Карповна. — Я сама вначале глазам своим не поверила… Стала утешать его. Мол, еще месячишко проваляюсь да и встану. И нечего себя терзать. Сама виновата… Спрашивала, кого он приглашает убираться вместо меня. Евгений Тимурович сказал, что никого. — Она махнула рукой и стала утирать навернувшиеся на глаза слезы. — Ничего не скажешь, очень душевный. Не всякий родной сын так станет переживать… И за что его? За что?!

Латынис, естественно, на этот вопрос ответить не мог.

Валентина Карповна немного успокоилась и вдруг прошептала:

— А может, его как раз из-за картин да хрусталя?.. — Видимо, эта догадка настолько увлекла ее, что старушка буквально затараторила: — Предупреждала я Евгения Тимуровича, что нечего пускать в дом посторонних! Сколько раз говорила! Может, кто только прикидывался больным, а сам высматривал, вынюхивал, как бы подобраться к добру профессора! А?

— Что, приходили подозрительные люди? — спросил оперуполномоченный, которого растревожила высказанная Валентиной Карповной мысль.

— Поди разберись теперь, кто порядочный, а кто нет… Вон по телевизору показывают, какие нынче грабители пошли. Культурные, в кожаных пиджаках, с «дипломатами», на автомобилях… Господи, попасть в Дом к Евгению Тимуровичу проще пареной репы. Ни решеток на окнах, ни запоров надежных. Замок хлипкий. Пальцем толкни в дверь, она и откроется…

В палату заглянула медсестра и сказала, что больной надо сделать укол.

Латынис пожелал Валентине Карповне скорейшего выздоровления и удалился. Напоследок он справился у Дежурного врача о состоянии Баулина.

Тот выразился предельно кратко:

— По-прежнему.

Как видно, ничего хорошего он сообщить не мог.

Когда Латынис подвез Дагурову к клинике — а она располагалась совсем рядом с участковой больницей, — Ольга Арчиловна невольно задержалась перед входом великолепного здания. Клиника была выстроена полукругом, отделана розовой и светло-коричневой плиткой. Пятиэтажное в центре, здание по бокам спускалось уступами, причем каждый уступ представлял собой солярий с декоративными растениями. Широкие окна, просторные балконы и легкий изящный навес над входом придавали клинике суперсовременный вид.

Ольга Арчиловна вошла в огромный вестибюль. Дорогие ковровые дорожки, полукресла, обитые зеленым кожзаменителем, мягкий свет, льющийся из красивых плафонов на потолке, негромкая приятная музыка создавали атмосферу уюта.

— Простите, вам кого? — поднялся с кресла у двери пожилой мужчина.

Он, вероятно, был вахтером. Но ни конторки, такой привычной в больницах, ни, на худой конец, казенного стола Дагурова не заметила. Она предъявила свое служебное удостоверение и спросила, кто в настоящее время находится в клинике из начальства.