Стивен Джонс - Новая книга ужасов

– С Джейни все в порядке, – объявил доктор Гордон, внимательно осмотрев ее глаза и уши. – Однако неплохо было бы вам наведаться к окулисту. Часто в подростковом возрасте наши глаза претерпевают определенные изменения, – и он подсказал им адрес местного офтальмолога.

Мать облегченно вздохнула. Как и сама Джейн. Вечером, накануне визита к врачу, она подслушала разговор родителей, шептавшихся о томограммах и раке головного мозга. Хотя саму ее больше беспокоило иное странное физическое явление, которое никто, кроме нее самой, не заметил. Несколькими месяцами раньше у нее начались менструации. Нет, с ними-то все было нормально: перепады настроения, скачок в росте и развитии, прыщи, волоски на лобке, – обо всем этом она самостоятельно прочитала в книжках.

Однако ни в одной из книг ничего не говорилось о бровях. После вторых месячных Джейни обнаружила, что с ее бровями что-то не так. Она как раз заперлась в ванной, где добрых полчаса штудировала статью в Nature об особенностях роения азиатских божьих коровок. Дочитав, вылезла из воды, оделась, почистила зубы и ошарашенно уставилась в зеркало.

Лицо было каким-то новым. Скосив глаза, повертела шеей. Прыщи на подбородке? Вроде нет. Но что-то определенно изменилось. Цвет волос? Зубы? Она наклонилась над раковиной, почти уткнувшись носом в нос своего отражения.

Тут-то она и увидела пресловутый «скачок в росте». На внутренних краях бровей у переносицы выросли по три удивительно длинных волоска. Они загибались к вискам, сплетаясь, точно крошечные косички. Джейн не замечала их раньше потому, что редко смотрелась в зеркало, кроме того, необычные волоски не выступали над бровями, а переплетались с ними, словно ползучий паслен в древесных ветвях. Выглядело все это довольно дико, так что Джейн не хотела, чтобы кто-нибудь, даже родители, заметил. Она взяла мамин пинцет, аккуратно выдернула все шесть волосков и спустила их в унитаз. Больше они не вырастали.

В «Оптике» Джейн выбрала не контактные линзы, а тяжелые очки в черепаховой оправе. И продавец, и мать решили, что девочка просто спятила, но выбор был вполне осознанным. Джейни отнюдь не была дурнушкой, для которой учеба – единственная отдушина. Она росла независимой, худой как щепка, с немного раскосыми, фиолето-синими глазами, розовым ротиком, длинными прямыми черными волосами, струящимися в пальцах словно нефть, и бледной кожей, голубоватым отливом напоминающей только что снятое молоко.

Короче, девочка обещала вырасти в красавицу. Но ей это не нравилось. Она ненавидела всеобщее внимание, взгляды, завистливую ненависть других девчонок. Она была молчуньей, не из робости, а от нежелания отвлекаться на пустяки, и ее сверстники ошибочно принимали это качество за высокомерие. В старших классах друзей у нее было немного. Она рано поняла опасность дружбы с мальчиками, даже с самыми серьезными, которые проявляют неподдельный интерес к генетическим мутациям и сложному компьютерному моделированию жизни улья. Джейни была уверена в том, что руки распускать такие парни не станут, но вот поручиться за то, что они не начнут влюбляться, она не могла. Так что в старшей школе она была лишена обычных подростковых развлечений: секса, болтовни с приятелями и бездумного времяпрепровождения. Ничто не помешало ей получить стипендию по естествознанию от Интел-Вестингауз за программную разработку схемы возможных мутаций в небольших популяциях бабочек Limenitis archippus , подвергшихся воздействию генно-модифицированных зерновых культур. Она легко закончила одиннадцатый класс, взяла свою стипендию и уехала.

Ее приняли в Стэнфорд и MIT, она же выбрала небольшой, но очень престижный женский колледж, расположенный в крупном городе в нескольких сотнях миль от дома. Родители немного волновались, как их дочурка, которой едва исполнилось семнадцать, будет жить самостоятельно, однако колледж, с его изысканно-простыми, похожими на монастырские, зданиями, прячущимися в густом лесу, снял их опасения. Ко всему прочему, декан лично заверил, что окрестности совершенно безопасны, если, конечно, студентки не начнут шастать по ночам в одиночку. Смягчившись, отец, уступил напору дочери, желавшей во что бы то ни стало покинуть дом, и выписал ей чек на кругленькую сумму за первый семестр. В сентябре она отправилась в колледж.

Выбрала энтомологию, проведя первый год за изучением гениталий самцов и самок капюшонницы серой полынной, – вида совок, обнаруженного в сибирских степях. Она самозабвенно просиживала долгие часы в зоологической лаборатории, склонившись над микроскопом и орудуя таким тоненьким пинцетиком, что он сам казался одним из хрупких усиков изучаемых ею образцов. Она отделяла крохотные и геометрически правильные, как панцири диатомовых водорослей, гениталии бабочки, погружала их сперва в глицерин, служивший консервантом, а затем – в смесь воды и спирта. После чего рассматривала под микроскопом. Очки, то и дело задевавшие окуляр, ужасно мешали, и она перешла на контактные линзы. Впоследствии, оглядываясь назад, она решила, что это, по всей видимости, и было ее главной ошибкой.

В Аргус-колледже близких друзей у Джейн тоже не появилось. Однако она перестала чувствовать себя такой одинокой, как дома. Здесь она уважала своих сокурсниц, достаточно повзрослев, чтобы научиться ценить женское общество. И по многу дней не видела мужчин, за исключением профессоров или жителей пригорода, проносящихся мимо кованых ворот колледжа.

Кроме того, она не была здесь единственной красавицей. Аргус-колледж специализировался на девицах, подобных Джейн: застенчивых и изысканных, изучавших погребальные обычаи монголок или брачные танцы редких австралийских птиц, сочинявших концерты для скрипки и яванского гамелана [150]или пишущих компьютерные программы, вычисляющие вероятность прохождения потенциально опасных небесных объектов сквозь облако Оорта. В этой оранжерее Джейни оказалась не столько орхидеей, сколько крепким побегом молочая. И тогда она расцвела.

Первые три года в Аргус-колледже пролетели в яркокрылом вихре. Летние месяцы были посвящены музейной практике, во время которой она, наслаждаясь одиночеством, чистила и подготавливала экспонаты. Став старшекурсницей, добилась разрешения писать диплом, посвященный в том числе и ее любимым серым полынным капюшонницам. Ей выделили уголок в пыльной прихожей зоологической лаборатории, где она поставила свои микроскоп и ноутбук. Окон в ее углу не было, как не было, впрочем, и во всей прихожей, хотя сама лаборатория приятно отличалась старомодными высокими арочными окнами. В простенках между ними стояли викторианские шкафы с коллекциями чешуекрылых и жуков с неоновыми спинками, необычными трутовиками и чучелами редких разновидностей зябликов (что выглядело, на ее взгляд, несколько трагичным) – их некогда праздничное оперение давно потускнело. Джейн частенько засиживалась там допоздна, поэтому по ее просьбе ей выдали собственные ключи. Вечера она проводила в круге слепящего света маленькой галогенной лампы: загружала данные в компьютер, изучала фотографии генетических мутаций самок капюшонниц, подвергшихся воздействию диоксина, переписывалась с коллегами из Австралии, Японии, России и Англии.