Алексей Биргер - Игра с джокером

— А что, может не пережить? — спрашиваю.

Врач, вижу, замялся.

— Да вы не бойтесь, говорите все как есть, — говорю я ему. — Я офицер по профессии, как и Васильич, мы с ним всякого насмотрелись, и товарищей хоронили, и нет тот у нас возраст, чтобы правды о смерти бояться…

— Что ж, — говорит врач, — не буду скрывать. Шансов, что он доживет до утра, очень мало, — поглядел на меня внимательно. — Вы где живете?

— Я, — говорю, — сам-то в Самаре, но эти дни буду жить здесь, за квартирой ихней следить.

— Хорошо, — говорит врач. — Подождите немного, я договорюсь, чтобы вас на „скорой“ отвезли, а пока пойдемте, вас покормят. Вы ж тут, я гляжу, так целый день и просидели, ничего не емши.

— А к Васильичу пройти нельзя? — спрашиваю.

— Нет, никак нельзя, — качает он головой. — Так что вы спокойно домой езжайте, вам здесь торчать без толку.

Отводит он меня на кухню, говорит сестре-хозяйке:

— Надо бы, вот, человека накормить. Пошуруй ему, что там после больничного ужина осталось.

Ну, выдали мне тарелку мятой картошки с тушеной капустой и чаю стакан. Только я поел, шофер „скорой“ заглядывает.

— Кому тут в район Лебедино?

— Мне, наверно, — отзываюсь.

— Тогда поехали быстрее. Срочный вызов в твой район, мы тебя как раз почти до дома довезем, в одном квартале ссодим.

Так что до дому я, можно сказать, с комфортом доехал.

Поднялся я на этаж, отпер дверь, свет в прихожей зажег. Как глянул заново дурно стало. Днем, в суматохе, я только мельком все видел, а сейчас основательно разглядел, какой погром в квартире учинили.

Ну, поставил я чайник на плиту, стал прибираться помаленьку. Что мог, в порядок привел. Кухонную посуду собрал, по местам разложил, осколки подмел, в комнате что по ящикам шкафов распихал, что в большой картонный ящик складывал — если не знал, на какое место убирать. Через часок попристойней стало. Телевизор хоть и опрокинут был, но, как ни странно, не разбился и работал. Я поставил его, включил, сел в кресло, программу „Время“ смотрю. И так мне тошно на душе стало! Будто, знаете, одиночество меня обступает и за горло берет. И даже не одиночество, а вот такое ощущение злого дела, которое тут совершилось. Вынул я пистолет из сумки, сижу, поглаживаю его.

Неужели, думаю, я все это так оставлю?

И от этой мысли мне сразу полегчало. Будто сам Васильич мне на ухо шепнул: „Молодец, Григорьич, верно мыслишь!“

И тут звонок в дверь раздался. Я сперва пистолет хотел в сумку сунуть, а потом думаю: вдруг это дневные гости опять пожаловали? Сунул пистолет за пояс, свитер одернул, пиджак — под пиджаком и свитером незаметно, что у меня за пояс что-то заткнуто, а выхватить, я прикинул, успею быстрее, чем они меня избивать начнут. И пошел к двери.

— Кто там? — спрашиваю.

— Свои, — отвечает солидный голос. — Не бойтесь.

Я открываю дверь, вижу увесистого такого мужика средних лет, хорошо одетого. Он на меня глядит с изумлением и говорит:

— Эй, вы кто?

— Я-то, — отвечаю, — давний друг, Соловьев Михаил Григорьевич. А вот вы кто, позвольте полюбопытствовать?

— Я, — представляется, — Букин Владимир Егорович, директор местного завода резиновых изделий.

— Это каких резиновых изделий? — спрашиваю. — Тех, которые для безопасного секса нужны?

Мне эта реклама презервативов, которую по телевидению крутят, уже совсем омерзела, кстати должен сказать. Может, оно и правильно, но когда на тебя все эти парни и девки глядят, глазками хлопают и говорят, что я, мол, выбираю безопасный секс, потому что это уважение к партнеру, то вид у них такой, будто они ни о чем не думают, кроме как чтобы побезопасней перепихнуться да разбежаться, дальше таких же безопасных искать. И что это за слово такое, „партнер“? Это в картах может быть партнер, а тут любовь вроде как к подкидному дурачку приравнивают. Нет, в наше время такого не было. Я вам так скажу, мне бы всех этих бычков и телок, которые аж телом лопаются, под начало, когда я в силе был, я бы их живо в порядок привел. Двух дней на плацу да нескольких нарядов вне очереди хватило бы, чтобы они за ум взялись. Но разве сейчас кто станет порядок наводить?

А этот Букин смеется, значит.

— Ну, и эти изделия мы тоже выпускаем. Но больше всякого другого, всего не перечислишь. И шланги, и прокладки для сантехники, и эспандеры словом, все, что людям надо. Я с Феликсом Васильевичем переговоры вел, чтобы через его палатку торговать, по заводским ценам. Он ещё подумывал, что палатки с продукцией нашего завода можно будет и в других городах открыть… Прослышал я о его беде, и о том, что, вроде, вся семья в больницу попала. А тут еду с работы — гляжу, свет в окнах горит. Значит, думаю, кто-то есть. Дай, думаю, загляну к людям, показать им, что не наедине они со своим несчастьем, что мы все готовы их поддержать. Взял бутылку водки — и поднялся.

— Ну, раз поднялись, заходите, — говорю. — Поглядите, что эти сволочи натворили. Я тут, — говорю, — по поручению Васильича квартиру стерегу и прибираюсь маленько.

Он зашел, огляделся — изменился в лице, аж присвистнул.

— Да-а!.. — говорит. — Серьезно поработали. И ведь как не испугались, среди бела дня? Ведь и соседи крики слышать могли, и наверняка их видели, как приходили и уходили… Это, — говорит, — „отморозки“ какие-то!..

— Ничего, — говорю. — За такое дело призовут их к ответу, не волнуйтесь.

— Может, и призовут, — отвечает, — а может, и нет… Раз они так распоясались, значит уверены, что милиция их не достанет. Что за времена! В собственном доме находиться страшно. Вы-то не боитесь сейчас?

— А чего мне бояться? — пожимаю плечами. — Мы с Васильичем и не в таких переделках бывали.

Он внимательно на меня поглядел, хромоту мою отметил про себя, спрашивает:

— Значит, вы тоже бывший офицер? И ветеран, и инвалид, и все, как полагается?

— Офицер бывшим не бывает, — отвечаю ему. — Офицер бывает в отставке. Призовут — опять погоны надену. Хотя вряд ли я кому-то понадоблюсь. А что до остального — так все правильно.

— Ну!.. — этот Букин малость оживился. — Так, может, и вы сгодитесь?

— На что сгожусь? — спрашиваю.

— Сейчас объясню. Вот только, может, мы бутылочку вскроем? А то глупо её уносить, раз уж прихватил.

Вскрыли мы бутылочку, сели в комнате перед телевизором. Я баночку соленых огурчиков на кухне нашел, краюху хлеба — закусь, словом, есть. Разлили мы по рюмочке, он и говорит:

— Давайте, — говорит, — здоровье Феликса Васильевича, и всех его близких! Чтобы оправились они, и чтобы забылась сегодняшняя история как страшный сон!

— Давайте! — говорю. Хотя понимаю, что такие истории не забываются. И вообще, давайте только их здоровье сегодня пить. Очень им надо!

Он охотно согласился, и вот мы сидим, телевизор мурлычет, а он мне между рюмками такую историю толкует: