Алексей Биргер - Похоронное танго

— То есть, — подытоживает она, — молодая шпана здешняя, которая не так давно из деревни в город переехала, чтобы заделаться "бойцами" при крупных бандюгах, а кто-то, может, и сам в крупные бандюги выбился?

— Приблизительно так, — киваю я.

— М-да… — она тоже кивает, потом опять на труп задумчиво смотрит. Но это не объясняет, чем "таджичка" им помешала, верно?.. Ладно, ступай! — вдруг бросает она, не дожидаясь ответа. — Вот тебе за труды!

И дает мне — вы не поверите — тысячу рублей, сотенными бумажками.

Я прямо обомлел. Это ж, сами понимаете, чуть не месячную шабашку в один день огрести.

— И это все мне? — глупо спрашиваю.

— А кому ж еще? — усмехается она.

— А если… это… — я замялся. — Если ещё что отрабатывать, так не нужно?

— Завтра подойди, — она сказала это, не оглядываясь на меня, она какие-то свои проблемы решала. — Может, и понадобишься.

— Понял… — говорю я. — Понял!

И, значит, бочком, бочком, и к выходу. Ох, и дунул я из этого дома! И, главное, бегу и зарок даю себе, больше с этой "шабашкой" не связываться ни за что, несмотря на любые деньги. Но слаб человек!.. То есть, не то, чтоб слаб. Я бы на тысячу загулял, и никакие бы проблемы меня не касались, но получилось так, то я и не связывался, оно само со мной связалось, если можно так выразиться…

Но вы послушайте, что дальше было.

Я, значит, рванул оттуда — сам не помню, как все эти тропинки и выкрутасы Старых Дач преодолел — и прямым ходком назад на кладбище. Сел у вырытой могилы, лопату в руки взял, и вид у меня такой, будто только что эту могилу закончил.

Где-то с полчаса прошло, а тут и дедка везут — Николая Аристарховича, значит. Автобус появляется со стороны моста, о котором я вам говорил, и, поскольку погода сухая и автобусу ездить ничего не мешает, все наши земляные дороги твердыми стоят и только пыль от них поднимается, при сильном их впечатлении, то автобус прямиком почти до могилы доходит, без всяких проблем.

И первым делом, конечно, дочка Николая Аристарховича появляется и другие родственники, и внимательно все осматривают, а я жду, с замиранием сердца жду. Но ничего, понравилось им место.

— Спасибо, — говорит дочка. — Это ты правильно придумал, чтобы сместить могилу на пять метров дальше. С этого нового места вид открывается лучше, на всю излучину реки. Видно, что не равнодушно ты подошел, что любил моего отца…

"Эх! — подумалось мне. — Знала бы она!.."

Но сам только в затылке почесал и промямлил:

— Да ладно, чего уж там…

— Еще раз спасибо, — говорит дочь и дает мне семьдесят рублей. — Тебе и твоему напарнику. Все правильно?..

— Правильнее некуда! — отозвался я.

И скромненько пристроился в сторонке. Жду, когда понадоблюсь могилу закапывать.

И все протекло, как положено. Дочка всхлипывала, кто-то короткие речи говорил, а у меня голова была платком повязана, от солнца, так я платок снял, как гроб стали заколачивать и в землю опускать.

Невольно, признаюсь, и о собственных похоронах подумалось. И как-то не чувствовал, что жалко себя, что жизни мало осталось, одна главная мысль сквозь все полезла, будто шилом мыслишки помельче прошивая: дай-то Бог, чтобы хорошо меня проводили, чтобы деньги у них были на хороший стол и поминание, не только на самогонку, блины и пироги с капустой, но и на колбаску и прочие городские деликатесы. Чтобы мои проводы надолго всем запомнились, и чтоб говорили потом: вот, хорошо человек ушел.

А тут все бросили по комку земли, и пришло мне время могилу закапывать. Я за лопату взялся, приналег, быстро управился, вот так свежий холмик и образовался, а дочка Николая Аристарховича достала из автобуса деревянный крест с табличкой, с моей помощью этот крест и укрепили.

— Это временный крест, — говорит мне она. — Пока земля не устоится и можно будет постоянный ставить, кованый или мраморный. Кстати, через месяц уже можно ограду делать, так ты подсобишь?

— Всегда подсоблю, в чем вопрос, — отвечаю я.

— Тогда, — говорит, — садись с нами в автобус, проедемся до нашего дома, там рюмку за упокой отца выпьешь.

Словом, по людски обходится, не то, что некоторые. Ну, у них семья порядочная, сразу наши, местные корни узнаются. А так, чего ж не поехать. Сажусь в автобус, и езды-то всего пять минут, и вот мы уже у дома Николая Аристарховича, где многое моими руками сделано. И забор, и новый рубероид на крышу я клал… только в прошлом году. Вот, подумать, буквально вчера мы с этим рубероидом возились, и говорили о том, что крепко сделано, лет двадцать менять не придется, так говорили, будто и мне, и Николаю Аристарховичу эти двадцать лет отпущены, и он, когда по новой крышу придется ремонтировать, только меня призовет, никого другого… Теперь, значит, в раю призовет, если и там дачку отхлопочет.

А так, прикидываю я не без удовольствия, дачка, и моими стараниями тоже, в полном порядке содержалась, справная дачка. Захотят её продать максимум возьмут по здешним ценам, если, конечно, о здешних ценах говоря, можно слово "максимум" употреблять.

А в передней комнате уже длинный стол разложен, и бутылки водки стоят, и по тарелкам — бутерброды с колбасой и с копченой рыбкой (я сразу отметил, что копченую рыбку у Лехи Иноземцева брали, я ведь продукцию каждого на глаз узнаю, а Леха, к тому же, в отличие от многих, по-особому зелень в выпотрошенное брюхо кладет, готовя к копчению, и по душку этой зелени его товар сразу узнается — а могли бы, честно говоря, и у меня взять, я бы и дешевле продал, и качество у меня получше; хоть я зелени и не кладу, но я при копчении чуть-чуть можжевельника к ольхе добавляю, и получается так, что никакой пахучей зелени не надо, да и не портится дольше) и всякая зелень со своего огорода. Налили, выпили в поминание, я бутербродиком с колбасой свой стопарь перехватил — и откланялся, чтоб не смущать. Ведь родные, все-таки, собрались, а я так, сбоку припека, хоть и чин чином приглашенный. И потом, я ж понимаю, что для престижа похорон надо по-городскому водку ставить, вроде как не с руки самогонку брать, но мне-то самогонка больше по сердцу. Она и крепче — в водке больше сорока не бывает, а самогонка иногда до семидесяти доходит — и, кажется мне, чище магазинного товара, особенно в последнее время. То есть, если б я на нуле был, я б, наверно, остался, и немало водочки вылакал, но я ведь богач сегодня, гуляй не хочу, и мне к чужому застолью можно и не присасываться. Тем более, у меня перед глазами изуродованная "таджичка" стоит, как ни гоню этот образ, и ещё — новая владелица старого дома, с её белоснежным костюмчиком, убойной красотой и таким ледяным взглядом, словно она сама — покойница, из гроба вставшая. И все это мне надо продумать. А думать на людях не очень-то получается, всякие отвлечения надо от себя отсечь, чтобы разобраться в той путанице, которая в голове воцарилась, тем более, такие отвлечения, которые со смертью связаны — путешествием, так сказать, в мир иной.