Александр Скрягин - Исчезнувший убийца: Сборник

— Знаете, позавчера, это было как раз накануне похищения, когда они с Василием выходили из музея, я просто залюбовалась этой парой… — доверительно дотрагиваясь до руки Стаса своей большой теплой ладонью, сказала Ада Львовна. Теперь она обращалась к нему, как к старому знакомому и союзнику по борьбе:

— Я даже хотела подойти и сказать ей: «Иришунчик, посмотри, кто перед тобой! Прекрасный молодой человек! Ты будешь с ним счастлива! И я позавидую тебе, как женщина — женщине!..».

И тут что-то щелкнуло в мозгу у следователя Алексина: «Что значит — вместе выходили из музея? Что значит „вместе“?»

— Выходили вместе после работы? — ощущая внезапный холодок в груди, спросил он.

— Ну да! — выдохнула дым Курочкина. — Василий и Ирочка… Я сидела как раз на этой лавочке и ждала свою приятельницу, с которой…

Дальше Стас уже не слышал.

Но ведь Ирина Викторовна утверждала, что к концу рабочего дня в музее, кроме троих — ее самой, директора и Белобокова, — никого не было!.. Значит, был еще и четвертый!

— Большое вам спасибо! — сказал он статс-даме, поднимаясь.

— Ну что вы… — потупилась она, — долг каждого честного человека помочь следствию. Я знала: вы поймете, что во всем виноват он, Белобокое! Я почувствовала это сразу. Вы — наш! Можете и дальше рассчитывать на мою помощь!..

И она величаво протянула ему свою полную, несколько увядшую руку. Как сообразил Стас, для прощального поцелуя.

Профессия следователя, которую Стас избрал, учила многому: наблюдательности, умению логически мыслить, по нескольким деталям выстраивать в воображении большие куски реально происшедших событий — умению, которому позавидовал бы любой писатель или режиссер, — и, главное, учила видеть, точнее ощущать другого человека.

В последнее время Станислав Александрович замечал, что почти безошибочно предугадывал, как поведет себя тот или иной человек, что скажет и о чем будет молчать.

Но в этом странном музейном деле все вели себя не так, как им, казалось бы, следовало себя вести.

— Нет, Рог я не брал, — опустив голову, еле слышно проговорил Василий Васильевич Маркуша.

Станислав Александрович встал из-за рабочего стола и подошел к окну. На улице сеял безнадежный осенний дождь. В такую погоду хочется быть там, где тепло, горит электричество, запотели изнутри окна, накурено, и стоит веселый шум голосов. И даже залетающий в распахнутую форточку режущий осенний ветер кажется приятно освежающим морским бризом. Но в такую погоду не очень-то весело сидеть в голом служебном кабинете, даже если этот кабинет твой собственный.

— С какого времени вы находились в музее в день кражи и что вы там делали? Ведь вы были уволены из музея месяц назад, так?

Маркуша долго молчит, потом поднимает голову и начинает говорить.

Станислав Александрович смотрит на его смуглое лицо, редкую черную шкиперскую бородку, и у него возникает ощущение, что перед ним очень уставший человек, уставший едва ли не до полного безразличия ко всему происходящему. А из паспорта в нарядной красной обложке следует, что этому человеку недавно исполнился тридцать один год.

— Меня никто не увольнял… Я сам ушел из музея. По личным мотивам, — говорит он, делая большие паузы, словно забывая предыдущие слова. — В музей пришел, чтобы встретиться… чтобы поговорить с Ириной… — он замолкает, потом тихо добавляет, — Викторовной… По личному делу… Все это касается только нас двоих… Это было где-то около половины седьмого… Может быть, чуть позже… Не помню точно.

Станислав Александрович ждет, что Маркуша еще что-нибудь добавит. Но он молчит. Все окно залепили, словно бесцветная рыбья икра, тесно прижавшись друг к другу водяные шарики. Время от времени они сливаются в одну большую каплю, которая, оставляя за собой полоску серебристой фольги, быстро скатывается вниз. Дождь. На белом подоконнике — маленькая овальная лужица. Видно, плохо пригнана оконная рама. Подоконник недавно покрашен, поэтому вода не растекается, а лежит на белой блестящей поверхности прозрачной холодной линзой.

— Как же получилось, что никто из тех, кто бывал в музее, вас не встретил и даже не видел? Вы прятались?

— Нет, я не прятался… — голос Маркуши делает некоторый подъем, но тут же снова угасает. — Я не хотел, чтобы… Просто, когда директор и Белобокое спускались по лестнице, я стоял за кассой… Естественно, они не могли меня видеть. Когда они вышли из музея, и Ирина… — он помолчал, — Викторовна стала запирать парадную дверь, я вышел из-за кассы… Вот и все…

— Вам самому не кажется такое поведение несколько странным, а?

— Да, может быть… — голос Василия становится едва слышным. — Наверх я не поднимался, и Рог я не брал… Зачем он мне? Нет, Рог мне не поможет… Дело ведь не в Роге… Никакой Рог не поможет. Будь в нем хоть в десять раз больше золота.

Станислав Александрович только теперь заметил, что на лице у Василия, несмотря на смуглый цвет, рассыпаны округлые темно-коричневые веснушки.

— Почему?

— Потому, что я — неудачник… Даже нет, я так — никто, — тяжело выговаривает Маркуша, разглядывая что-то на полу. — Меня нет… Может быть, меня действительно нет? Ну кто я? — он поднимает голову и отсутствующим взглядом смотрит перед собой. — Фотограф? Какой я фотограф… Сейчас так может снимать каждый любитель… Писатель? Писатель, которого никто никогда не печатал. И дело даже не в этом. Я ведь сам понимаю, что это не литература, а так… детские игры. Я — никто.

На секунду его взгляд оживает:

— Ведь у всех что-то есть. Например, «Жигули», дача. Собственная квартира… Жена и дети… Семья. Кто-то уже стал большим человеком. Кто-то делает деньги. А что есть у меня?

Маркуша словно ждет, что следователь ответит, но Станислав Александрович молчит, и его взгляд опять гаснет и становится мертвым.

— А ведь сначала все было не так, — голос Василия из бесцветного вдруг становится упругим. — Казалось, на старте было все! У меня, а не у них… Учеба? Да что там учиться в школе-то? Господи! Это каким же надо было быть идиотом, чтобы сидеть весь вечер за уроками, да еще получать тройки! Девчонки? Никаких проблем! Каждая была рада хотя бы пройти рядом…

А потом все. Пустота. Как будто и не было этих десяти лет. Как сон. Но они были… И их не было. Да, да, я хорошо помню то, что происходило в школе, на первом курсе института, а потом словно провал… Как будто ничего не было. У всех были эти десять лет, а у меня не было. Кто-то украл их у меня…

«Ты самый красивый… Ты самый умный… Ты самый лучший… Самый-самый. Ведь ты — наследник!» Чего? Химер! — Василий резко обрывает себя и замолкает. Потом глаза его гаснут, и перед Стасом снова безразличный ко всему человек, из которого словно ушла неведомо куда жизненная энергия.