Валерий Поволяев - Беспредел (Современные криминальные истории)

Юлька любила жизнь, любила мужчин, любила дом, в котором жила, любила веселье и музыку, любила смотреть рекламные ролики по НТВ и американские фильмы, любила свое тело; но были и вещи, которые Юлька не любила. Она не любила школу, не любила мать и зависимость от нее, не любила то, что была такой юной. Среди ее подруг были девчонки, которым их соплячество нравилось, а Юльке не нравилось — ей хотелось стать взрослой. Хотя и говорят некие острословы, что молодость — недостаток, который быстро проходит, на самом же деле все обстоит не так — молодые годы идут очень медленно, тянутся еле-еле, словно бы специально норовя вызвать досаду, а вместе с нею — ярость и злость.

Чаще всего свою злость и ярость Юлия вымещала на матери — та ведь находилась рядом, под рукой, как говорится, вот ей больше всех и доставалось. Можно было бы, конечно, обрушивать ярость и на учительниц, но у тех с Юлькой разговор мог быть очень короток: наставят в дневник двоек и попрут из школы взашей; можно было свою злость выплескивать и на одноклассниц, но тут разговор мог быть еще короче — те, не задумываясь, залепят пару оплеух либо вообще зубы вышибут… От дорогих товарок всего можно ожидать.

Поэтому оставалась мать. Отношения с матерью иногда достигали степени белого каления — температуры, когда плавится металл. В матери Юльку раздражало все — и то, как та красится, и то, что не понимает «хипповую» музыку, не ценит «металлистов» и теннисную секс-бомбу Аню Курникову, не может отличить киви-ликер от огуречного рассола и так далее, по жизни же мамашка старается шагать в обнимку с разными деревенскими хитростями… Их Андреаполь вообще больше похож на деревню, чем на город.

На огороде у мамашки, например, очень часто паслись соседские куры загородка-то худая, дырка на дырке, мужчины в доме нет, вот куры и чувствуют себя среди мамашкиных грядок как гвардейцы на Невской першпективе — проход у них всюду вольный, маршируют хохлатки туда-сюда. Соседка, недолюбливавшая Людмилу Кортун, этому обстоятельству была рада: все куры лишний раз чего-нибудь склюют.

Заделать же дыры было невозможно — не женское это занятие, да и на одну заделанную дыру завтра появятся четыре. Тогда Юлькина мамаша пошла на военную хитрость — раскидала среди морковных грядок, особенно любимых соседскими курами, несколько яиц, а утром, на глазах у нехорошо изумившейся соседки, собрала их да на летней кухоньке демонстративно изжарила яичницу.

Больше соседские куры ее не беспокоили — сидели там, где им надлежало сидеть. И несли яйца.

А Юльке эта деревенская мамашкина хитрость — как кусок глины в чае вместо сахара, она лишь брезгливо поморщилась да выругалась. Подружкам сказала:

— Как была мамашка козлом женского рода, так козлом женского рода и осталась.

Однажды за завтраком она сказала матери с недоброй улыбкой:

— Когда-нибудь мы с тобой сойдемся на узкой дорожке. Одной из нас придется лечь в землю.

— Господи, пронеси! — Старшая Кортун перекрестилась.

— Вот тебе и «Господи, пронеси!», — передразнила ее Юлька.

Ненависть Юльки к матери росла, будто на дрожжах, не по дням, а по часам.

Иногда Юлька исчезала из дому, скрывалась у кого-нибудь из подружек, со злорадством думая: пусть мать помучается, погадает, где она находится, попереживает. И мать, видя, что дочь к ночи не вернулась домой, действительно переживала, плакала горько.

В начале июня Юлька ушла на дискотеку, надела свои любимые золотые цацки, накрасилась, натянула на плечи шелковую кофту и ушла. Домой Юлька не вернулась.

На танцах она познакомилась с представительным, понравившимся ей парнем Сережей Дуровым. Она видела его и раньше — у своей подружки Оли Петровой, но тогда ни познакомиться, ни сойтись с ним не удалось, — а сейчас он оказался на танцах. Один. Без «напарницы». Юлька незамедлительно подкатилась к нему, пригласила на белый танец, а чуть позже, в танце же, сказала Дурову, что хочет быть его девушкой.

Дуров не возражал: Юлька ему понравилась. В прошлый раз, у Ольки Петровой, она какой-то несерьезной свиристелкой, недозрелой писклей выглядела, а сейчас ничего — вполне взрослая, вполне сформировавшаяся женщина.

— Ладно, — сказал он ободряюще.

Юлька от радости вспыхнула, покраснела, словно маков цвет. Вот почему в тот вечер она не вернулась домой. Не вернулась она и на следующий день. А чего, собственно, ей делать дома? Мать лицезреть? От внутренней гадливости ее даже передернуло. В школу идти не надо. Каникулы, безмятежная летняя пора.

Они с Сережей крепко выпили и завалились спать. На следующий день сделали то же самое. И через день.

Счастливое молодое время. Никаких забот, никаких дум, никаких обязательств, никаких этических норм. Сегодня с Сережкой Дуровым, завтра, если он надоест, — перейдет к Витьке Клопову, от Витьки — к немцу Петеру Вагриуцу и так далее. Одна только заноза в сердце, словно кусок железа, мать. Очень уж надоела мамашка!

Через неделю совместной жизни с Дуровым Юлька сказала ему — дело было ночью — после жарких объятий:

— Серега, ты должен выполнить социальный заказ…

— Чего-чего?

— Социальный заказ, говорю, должен выполнить. Никогда не слышал о таком? Мой личный заказ. И тогда мы оба будем богаты.

— Быть богатым — это хорошо, — Дуров засмеялся. — Что я должен для этого сделать?

— Убить мою мать.

Дуров разом оборвал смех, внимательно посмотрел на свою юную подружку, потом, потянувшись к ночнику, включил его, посмотрел еще более внимательно.

— А ты, часом, не того? — Он повертел пальцем у виска. — А?

— Вот она где у меня сидит, моя мамашка, вот где! — Юлька яростно попилила себя пальцем по горлу. — Вот где! Вот где! Вот где! Наелась я ее досыта, хватит!

От звонкого истеричного голоса Юльки Дурову сделалось не по себе, и он поспешил выключить свет.

— Ладно, — сказал он, — будет день — будет и пища. Выдастся подходящий момент — заказ выполним.

А Юльку уже трясло от злости, она лежала в постели, вытянувшись в струну, обнаженная, и крепко стиснутыми кулаками взбивала простынь:

— Не хочу, чтобы она жила! Не хочу, не хочу, не хочу!

Отступив, надо заметить, что Юлька обращалась с этой просьбой не только к Дурову. Свидетель Бекалиев Олег Куатович сообщил, что еще зимой к нему приходила Юлия Кортун, просила убрать свою родительницу. Пообещала хорошо заплатить. Бекалиев отказался.

Свидетель Миткалев Михаил Сергеевич заявил: Юлия Кортун приезжала к нему с просьбой убрать мать. Миткалев даже не стал говорить на эту тему.

В конце июня, в один из жарких вечеров, Людмила Кортун встретила у колодца старика Фомина, тот поинтересовался:

— Ну как твоя Юлька? Небось уже красавицей стала?

— Юлия по нескольку месяцев не живет дома. И сейчас ее нет.