Ирина Зарубина - Компромат

— Не валяйте дурака. Дело слишком серьезное. Мы уже не раз советовали вам не тянуть. Не вынуждайте нас идти на крайние меры.

— Что вы имеете в виду? — Клавдия тянула время, хотя теперь и сама не понимала зачем. Словно бы лишняя минута разговора могла что-то изменить.

Она слабо надеялась, что собеседник случайно выдаст себя, хотя и понимала, что имеет дело с умным и хитрым противником.

Рассчитывать на промашку с его стороны по меньшей мере было наивно.

— Вы поймете меня, если хотите увидеть свою дочь живой и невредимой. Необходимо, чтобы поняли…

— Я не верю вам, — вдруг выпалила Дежкина.

— Клавдия Васильевна, не заставляйте убеждать вас опытным путем. Верните ключ — и все будет в порядке.

— Почему я должна вам верить?

— Потому что другого выхода вы сами себе не оставили.

Несколько мгновений Клавдия медлила.

Ключ Неужели все происходит из-за какого-то дурацкого слова ХРЮКАЛОНА?

Что ж это за слово такое, если в ход идут избиения, похищения и даже угрозы физической расправы?

«Боже мой! — она побледнела от неожиданной мысли. — Ведь Ленка наверняка помнит надпись на бумажке. Если она ненароком сообщит это слово похитителям, как они поведут себя? Не решат ли, что разумнее убрать лишнего свидетеля?»

Спокойнее. Клавдия выпрямилась и постаралась придать голосу уверенность.

— Может, вы блефуете? Откуда мне знать, кто вы и что у вас на уме. Может, вы только говорите, что дочь у вас, а на самом деле…

В трубке послышался короткий смешок.

— Видимо, вы действительно не понимаете, с кем решили потягаться. Что ж, пусть девочка сама объяснит вам, что к чему…

Возникла пауза. Клавдии показалось, что их разъединили, и в отчаянье она повторила в трубку дежурное «алло». Это продолжалось довольно долго.

— Мама! — внезапно услыхала она далекий родной голос.

У нее подкосились ноги, и, если бы не Игорь, Дежкина наверняка свалилась бы на пол.

— Доченька, с тобой все в порядке?

— Да, мамочка…

— Не беспокойся, скоро мы будем вместе.

— Мамочка, забери меня отсюда!

Клавдия дрожащей рукой прижимала трубку к уху.

Федор Иванович подскочил к жене вплотную и попытался услышать голос дочки.

— Это она? — лихорадочно шептал он. — Это Ленка?

Клавдия кивнула и как можно спокойнее сказала в трубку:

— Хорошо, Леночка. Послушай меня… Главное, не волнуйся и ничего никому не говори. Молчи, веди себя, как тебе велят, и все будет в порядке. За мой распоротый плащ я больше не сержусь и не хрюкаю, — сказала она совершенно идиотскую фразу, но на обдумывание не было времени, — слышишь, я не хрюкаю. Ты меня поняла? — Она попыталась воспроизвести одну из своих домашних интонаций, которая ничего не сказала бы постороннему, но дочь поняла бы многое.

Она боялась теперь только одного: мембрана телефона исказит ее голос и послание останется нерасшифрованным.

С замиранием сердца она ждала ответа.

— Да, мамочка, — произнесла дочь.

Клавдия счастливо выдохнула:

— Ну и слава Богу!

Лена поняла. Поняла!

Она ничего не скажет своим похитителям. Будет держаться, насколько это возможно.

— Будь умницей, а мы сделаем все, что надо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

— Передай привет Пучкову.

— Кому? — удивилась Дежкина.

— Вовке Пучкову. Он… — мембрана щелкнула, вероятно, произошло переключение аппаратов.

— Алло, Клавдия Васильевна? — вновь раздался в трубке металлический голос. — Надеюсь, ваши последние сомнения развеяны?

— Да.

— В таком случае мы ждем от вас действий, иначе начнем действовать сами.

— Хорошо, — сказала Клавдия. — Я поняла вас.

— Советую поторопиться, иначе…

— Ясно.

— До свидания.

Зазвучали короткие гудки.

— Вот что, — произнесла Дежкина, оборачиваясь к сыну. На лице ее уже было сосредоточенное и решительное выражение, — вот что, Максим. Садись-ка ты за свой компьютер, запускай какие угодно программы, делай что хочешь, но расшифруй, что может означать слово ХРЮКАЛОНА. Это последний шанс для твоей сестры… И для всех нас.

Все началось еще накануне вечером, когда Лена вытащила из материнской шкатулки шпильку для волос и поковыряла ею в будильнике.

Это странное действие имело вполне конкретное объяснение.

В семье Дежкиных издавна было заведено, что дети поднимаются утром самостоятельно, без всяких родительских понуканий.

— Ваши предки вставали с петухами, — авторитетно заявлял Федор Иванович, гордившийся своими деревенскими корнями, — значит, и вам не зазорно по звонку будильника подниматься. Кто рано встает, тому Бог дает.

Он не поленился, купил и сыну и дочери по будильнику, которые вместо звона издавали нечто похожее на петушиное кукареканье.

— Спасибо, домик с кукушкой над головой не повесил, — усмехнулась Лена, а Максим лишь руками развел: мол, что делать, видно, судьба такая, надо терпеть.

Впрочем, нет худа без добра.

Не сразу, но очень скоро Лена поняла, что побудка по будильнику имеет массу неоспоримых «достоинств».

Во-первых, часы, да еще отечественного производства, склонны останавливаться в самый неожиданный момент.

Во-вторых, они могут немилосердно отставать.

В-третьих, механизм кукареканья поддается корректировке в выгодную для хозяина сторону (Лене, как правило, было выгодно, чтобы он молчал).

Это давало право:

а) опаздывать на школьную зарядку;

б) просыпать контрольные по химии;

в) увиливать от мокрой уборки классных комнат.

И множество других, ничуть не менее полезных прав.

Итак, накануне Лена, понаблюдав за происходящим в доме и уяснив, что предкам не до нее, решила воспользоваться моментом и не пойти в школу.

На то были серьезные, уважительные (по крайней мере, по мнению Лены) причины.

Математичка, вздорная тетка с пучком редких волос на затылке, носившая за вредность и длинный нос кличку Крыса, не далее как позавчера обещала показать Лене, где раки зимуют. Она поймала ученицу Дежкину за чтением внеклассной литературы («Поэма о страстном чувстве прекрасной девственницы, любви и коварном предательстве» знаменитой, судя по аннотации, дамской писательницы Джоанны Бредсфорд) и посулила при следующей встрече погонять Лену по всем пройденным за последний месяц разделам учебника.

А так как Лена весь последний месяц познавала исключительно страстные чувства в переложении мисс Бредсфорд, то и знания у нее были соответственные.

— Ты только послушай, — говорила Лена Ларисе Шевелевой, соседке по парте, круглолицей девушке с роскошной косой, — Лорка, ты послушай только, как здорово написано: «Она была нагая, как русалка, и только-только вышла из ванной, когда вошел Сирилл. Она хотела было прикрыться, но полотенце осталось в душе. Она поглядела на него отчаянно и беззащитно, будто молила о пощаде. Но в выражении лица молодого красавца сквозила решимость, а ноздри раздувались от желания, как у норовистого жеребца. Он быстрым движением скинул с себя ставшие ненужными потертые джинсы и сделал шаг навстречу. Мишель почувствовала, как жаркий румянец выступает на ее щеках. Теперь он был наг, как и она сама. Мускулистое стройное мужское тело против воли приковывало ее взор, заставляя опускаться взглядом все ниже, от груди к плоскому животу, а затем вниз по узкой дорожке волос. «Не надо…» — прошептала Мишель, молитвенно вскинув слабые кисти рук. Не произнося ни слова, он наклонился и влажными губами тронул нежно розовеющую мочку ее девичьего ушка. От этого бережного прикосновения все ее существо затрепетало, будто крылья прекрасной бабочки. «Не надо», — повторила Мишель, понимая, что выбор сделан и она уже ничего не сможет предотвратить, да и не хочет. Сирилл властно сжал сильными и нежными руками ее упругую, созревшую для любви грудь с затвердевшими коричневыми сосками, а затем, склонившись, поцеловал ложбинку между грудей и медленно двинулся губами вниз… и еще ниже… и еще… Мишель издала невольный вскрик, погрузив тонкие длинные пальцы в его густые черные кудри. Он делал стыдное и восхитительное. Горячим ласковым языком он раздвинул ее трепещущую плоть и вошел в глубину, в самую ее сущность, и волна наслаждения с головой захлестнула несчастную девственницу»… Вот это любовь, представляешь… Живут же люди!