Дженифер Линч - Твин-Пикс: Тайный дневник Лоры Палмер

Долгое время я не знала, что ответить. Я действительно не знала этого. Что она хотела сказать, говоря о «родной стихии»? В конце концов я ответила, что, помнится, чувствовала тогда сексуальное возбуждение и была счастлива, так как нравилась ребятам и они явно желали меня. Но половину, если не больше, это чувство вызывало поведение ребят, а не мое собственное.

Да и потом, мы же были в тот вечер немного пьяны, и так приятно в этом состоянии делать наяву то, о чем раньше только грезилось… Тут она прервала меня, сказав, что тоже раньше грезила о мальчиках и о том, что можно было бы делать, когда… Я сразу же спросила, что именно ей грезилось и как они вели себя в этих ее грезах. Оказалось, что ребята приглашали ее на танцульки, заходили за ней в школу, катали на своих машинах. Иногда ей представлялось, что она встречается с мальчиками постарше: они относятся к ней как к принцессе из какой-нибудь сказки, по ночам ложатся рядом с ней на ее большое великолепное ложе – разговаривают с ней, целуются и время от времени нежно занимаются с ней любовью.

Она не решилась тогда зайти слишком далеко, потому что, по ее словам, это было бы чересчур грубо по сравнению с теми грезами, которым она предавалась. Впрочем, секс ее тоже занимает, но он должен быть неспешным – какой показывают по телевидению в мыльных операх. Для нее он связан с замедленными движениями: при этом его сопровождает постоянная музыка, под звуки которой она со своим мальчиком плавно перекатывается с боку на бок, пока вся картина постепенно не исчезает из поля ее зрения. Наверное, мои фантазии столь же сексуальны, как и ее, поинтересовалась Донна.

Господи! Пока мы не заговорили об этом, все было прекрасно, поверь мне, Дневник! Мне пришлось сказать ей, что мои грезы были точно такими же, как у нее, так что нам не следовало ссориться, а если я чем-нибудь задела ее чувства, то пусть она меня простит. Мне надо было быть с ней более откровенной, а я вместо этого боялась, что Донна ненавидит меня за то, как я вела себя в тот вечер. Она ответила, что, наоборот, восхищалась в душе моей храбростью: если, по ее словам, мне тогда было хорошо, то я не должна ругать себя за свое поведение. Все так, но ее грезы, разве они не служат для меня укором! Подумать только, до чего они непорочны, нежны и возвышенны. Я чуть не умерла со стыда, когда услышала про них. И почему Донна не видит в своих снах того, что вижу я! А я так надеялась, что нас с ней обуревают те же самые мысли… это было мое единственное спасение.

Увы, она меня не обманывала. Я знала наверняка – и по ее тону, и по тому явному замешательству, с которым она в смущении рассказывала, как мальчик забирался к ней в кровать. Боже, до чего она чиста, просто невероятно! Я же отравлена своими тайными свиданиями, когда по ночам я должна убегать в лес.

Между тем, клянусь, и я была бы точно такой же, как Донна, если бы, находясь в лесу, просто скакала бы между стволами, а не… совершала бы того, что совершается сейчас. Но я ведь… совсем не хочу этого! Больше всего мне хочется ощущать то приятное возбуждение, которое делает меня такой игривой. Все, что я хочу, – это пытаться делать счастливыми других, а вовсе не заниматься нудной «работой», когда кто-то другой пытается доставлять удовольствие мне.

Как бы хотелось, чтобы где-нибудь было такое место, куда можно бы прийти и получить ответы на все вопросы, чтобы знать: правильно ты поступаешь или нет. А как могу я, спрашивается, знать об этом, если я даже не имею возможности ни с кем обсудить свои проблемы? Остается только снова и снова повторять одно и то же. Я кручусь как белка в колесе – пора ему наконец остановить свой бег.

Донна и я по-прежнему подруги, я люблю ее, как и прежде, но все стало, однако, совсем иным. Я уже не в состоянии думать так, как думает она, даже пытаться – и то не могу. Надо будет разобраться в своих чувствах и попробовать убедить других смотреть на вещи моими глазами. Как бы мне хотелось, чтобы у меня сейчас была та сигарета с марихуаной. Похоже, я не смеялась уже долгие-долгие годы.

Спасибо, что выслушал меня.

Дорогой Дневник!

Я просто все запишу, не особенно буду ломать себе голову. Может, тогда я больше запомню. Я только что проснулась. Сейчас 4 часа 12 минут утра.

Я не помню, когда это началось, но у него всегда были длинные волосы. Он знает обо мне все и знает, как запугать меня. Так не может напугать меня ни один из тех снов, о которых я тебе рассказывала.

Сначала он начал играть со мной. Мы гонялись друг за дружкой по лесу, и он всякий раз настигал меня… я же его ни разу. Он неизменно появлялся из-за спины и хватал меня за плечи, спрашивая мое имя. Я отвечала, что меня зовут Лора Палмер, тогда он отпускал меня, разворачивал к себе и смеялся.

Когда думаю об этом, то понимаю, что он играл не так, как следовало бы. Все время злобствовал и пугал меня. Мне кажется, ему доставляет удовольствие видеть мой испуг. Именно это чувство я испытываю, когда он берет меня с собой. Ему нравится смущать меня, сдергивая с меня трусики и засовывая внутрь свои пальцы. Когда он видит, что мне больно, он отдергивает руку и начинает ее обнюхивать. Он всегда говорит, что внутри у меня плохо пахнет. И не просто говорит, а громко кричит об этом деревьям в лесу. Я так плохо пахну, орет он, я грязная, и непонятно, почему я все-таки ему нравлюсь. И еще он говорит, что, если бы я все время его не звала, он бы никогда не возвращался.

Но я никогда его не зову. Никогда. Хоть бы он совсем убрался. Клянусь, я не лгу.

Когда я стала старше, он начал рассказывать обо мне такое, чего я не знала. Не думаю, что он говорил правду. Думаю, он лгал мне и сочинял по ходу дела. Он всегда знал, чем меня напугать и как заставить меня расплакаться. Потом он брал меня за шею… и сдавливал ее. Сдавливал до тех пор, пока я не переставала плакать. Отпускал он меня только тогда, когда я почти теряла сознание… Думаю, я его теряла… иногда это все еще случается. В глазах темнеет и звенит в ушах, голова идет кругом, и я ничего не вижу. И я перестаю плакать, иначе он будет давить еще.

Иногда он говорит:

– Что это здесь такое? Что это здесь такое, Лора Палмер?

Он всегда произносит мое полное имя, как будто мы с ним не близко знакомы, но во всем остальном он ведет себя совсем не так. Иногда я возвращаюсь домой окровавленная. Ничего никому не объяснишь, так что мне приходится сидеть остаток ночи в ванной одной, дожидаясь, пока перестанет идти кровь. Иногда он оставляет порезы между ног, а в другие разы – во рту. Маленькие порезы, сотни таких маленьких порезов. В ванной мне приходится пользоваться фонариком, чтобы родители, проснувшись, не увидели света – тогда неприятностей не оберешься.