Ольга Лаврова - Следствие ведут знатоки

— Начало надоедать. Сами толкуете, что в колонии лучше. Если вкалывать, можно через год выйти, а?

— И решили осесть под Курском?

— Пора.

— Пора бы. Только зачем вы тогда старательно перечитали все, что было в библиотеке по Средней Азии?

Вопрос проник под броню и поразил чувствительную точку.

— Заявление об отводе следователя я должен подать вам или через местную администрацию?

— В любом случае оно будет тотчас передано прокурору. Но пока прошу ответить.

— Запишите: время нахождения под стражей я использовал для самообразования в различных областях, в том числе в области географии.

В дверную щель просунулся конвойный.

— Я не вызывал.

— Вам просили сказать…

Что-то не предназначенное для ушей бомжа. Конвоир зашептал Знаменскому на ухо, тот почти испугался.

— Уведите в бокс. А… того товарища — сюда.

Бокс — это стенной шкаф в тюремном коридоре, в него при нужде запирают арестанта; там темно, тесно и скверно, и бродяга повиновался нехотя. Тем паче, что почувствовал волнение следователя и угадал, что чей-то визит имеет касательство к делу.

Крепко зажав четки, Знаменский ждал.

Щуплый конвоир с физиономией крестьянского подростка бережно ввел слепую старуху и поставил среди пола ее корзину, обвязанную вышитым фартуком.

Знаменский шагнул в сторону, давая понять, что уступает женщине стул. Конвоир усадил ее.

— Это товарищ следователь.

— Здравствуйте, Варвара Дмитриевна. Никак не ожидал, что вы приедете. Вас кто-нибудь проводил?

— Одна.

— Как же вы добрались? Как нашли?!

— Ничего. Свет не без добрых людей.

Ловя звук, она приподняла лицо, и Знаменский опустился на табуретку, чтобы не витать могущественным духом где-то сверху.

— Наш участковый пришел ко мне, говорит, Петя объявился… в тюрьме. Другой раз пришел — карточку спрашивает, где он мальчиком… Так нехорошо стало на сердце… поехала, — нащупав за пазухой, она вынула фотографию, разгладила на столе. — Который стоит. В белой рубашечке.

Знаменский машинально посмотрел.

— Что он сделал? Сказать можно?

— Задержан без документов. Много лет не работал, бродяжничал.

— Как же это, господи!.. Почему к матери не пришел?! Голодный, холодный… господи!

Ужасно, что она приехала. К чужому сыну. К сукину сыну!

— Да неуж за это судят?

— Варвара Дмитриевна, — с трудом выдавил он, — если человек не работает и не побирается, чем он живет?

Старуха несогласно помолчала.

— Мне с Петей свидеться дадите? За тем ехала. И вот — яблочков ему везла, курских.

— Свидание — пожалуйста. Только Федотовых на свете много. Вряд ли ваш.

— Что вы! Участковый же два раза приходил. Твой, говорит, Петька в Москве.

Бедная женщина. Как она перенесет? Но выбора нет…

Коротким емким взглядом охватил бомж ее, деревенскую кошелку и оцепенело застыл.

— Что ж вы, Федотов, не подойдете к матери?

Тот дернулся, как от тычка в шею. Федотова поднялась навстречу, замирая от горя и радости.

— Петенька… — пошарив в воздухе рукой, тронула его грудь.

Бродяга поспешно улыбнулся, шепнул:

— Мама.

Руки матери медленно скользили, поднимались. Когда пальцы коснулись щек, лицо его исказилось брезгливостью, и в тот же момент он ощутил, что выдал себя и следователю, и ее «видящим» рукам.

— А где же Петя?..

— Варвара Дмитриевна, я потом объясню. Вас проводят… подождите, пожалуйста.

Ну, сволота, ты мне заплатишь!

— Здесь для вас яблочки. Курские! А это вы в возрасте пятнадцати лет, в белой рубашечке.

Бродяга сокрушался:

— Ах, воспользоваться страданиями чужой матери… Я не понимал возможных последствий. Ах, больше — клянусь вам! — ни слова лжи…

Допрос продолжался. Последний допрос тет-а-тет (что выяснилось позднее).

Передавая Томину суть происшествия, Знаменский все еще клокотал.

— Теперь он — Марк Лепко, проворовавшийся кассир!

— Много взял?

— Пятьдесят рублей.

— Шутишь!

— Ничуть. Такая, понимаешь ли, совестливая натура — пропил полсотни и ушел куда глаза глядят. Притом как выбрано место действия! Геологическая партия в Якутии, шесть лет назад.

Томин присвистнул.

— Но навалилась печаль похуже — где подлинный Петр Федотов?

— А что говорит новоиспеченный Лепко?

— Ненароком познакомились на каком-то полустанке, выпили, Федотов рассказал о себе.

— Случайному знакомому рассказывают просто истории из жизни. Без точных фактов.

— О чем и речь! Он имеет адреса, даты, анкетные данные. Меня гнетет разработанность легенды. Чем кончилось для Федотова это знакомство?

— Лепко железно уверен, что Федотов не появится?

— Да. Федотова нам с тобой надо найти! Среди живых или… — он в сердцах хватил кулаком по подоконнику.

— А что ты мне дашь, кроме этой роскошной директивы? Призраков искать не обучены.

— Есть описание со слов матери: брюнет, глаза карие, уши оттопыренные, на левой руке ниже локтя родимое пятно с копеечную монету, правый верхний резец скошен внутрь.

— Если среди мертвых — ладно. Среди тех, кто попал в аварии и прочее — тоже. Адова работа, но реальная. А если он жив-здоров и спит где-нибудь в стогу или пьет чай у вдовы Н.?

— Пускай себе пьет чай.

— Понял! — воспрянул Томин. — Тогда программа ясна.

…Ей нездоровилось: кашель, горло саднит. Но к врачу идти не имело смысла. Как ты себя ни чувствуй, диагноз один — ОРЗ. Слово «грипп» в бюллетенях запрещено, будто и болезни такой у нас не водится. Один из нелепых секретов, к которым все привыкли. Например, снежный человек. Пусть бы существовал, кому мешает? Нет, спецы с пеной у рта доказывают, что он невозможен. Или разум у животных. Любая кошка продемонстрирует вам сообразительность, выходящую за рамки инстинктов. Но раз навсегда — инстинктивное поведение — и никаких гвоздей! Точно боятся за престиж венца творения.

Кажется, дома есть горчичники, календула. Добрые бабушкины средства.

Субботу она просидела на бабушкиных средствах, в воскресенье сестра еще облепила ее перцовым пластырем и без конца поила чаем с малиной. Кибрит бездельничала на диване, для верности гнала от себя племянника, стараясь думать о чем-нибудь приятном.

Самым приятным за минувший год была Болгария. По счастью, не в туристической группе, а по приглашению друзей, что давало свободу и больше денег. Сравнительно, конечно. Можно бы истратить вдесятеро против того, что имелось, потому что у прилавков все женские чувства скулили и рвались с цепи.

Впрочем, главное заключалось не в магазинах, а в удивительном радушии окружающих. В крошечном подвальном кафе Софии скрипач, заслышав русский говор, подошел к их столику и заиграл «Очи черные». Это было как улыбка привета, и такие улыбки сопровождали Кибрит целый месяц, куда бы она ни поехала, и сливали день за днем в сплошной праздник.