Ирина Зарубина - Запретное кино

— А? — вскинулась Дежкина.

— Тихо-тихо-тихо, — сказал Федор. — Ты кричишь. Приснилось что?

Клавдия уставилась на мужа недоуменно. Ей как раз ничего не снилось.

— Нет. А что я кричала?

— «А» и «б» сидели на трубе, — серьезно сказал муж.

— Правда?

— Правда-правда. Спи.

Привет из Кащенко, подумала Клавдия. Дожила. Завтра же отпрошусь в отпуск.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю в отпуск Клавдия не пошла. Она даже забыла о своем ночном решении. Не до отпуска было.

Калашникова поднялась навстречу Дежкиной бледная и испуганная.

— Что? — спросила Клавдия, уже чувствуя, что из-за пустяка Ирина не взволнуется так.

— Семашко покончил с собой.

Клавдия не стала задавать никчемных вопросов и ахать: как? повтори, что ты сказала, не может быть. Она сняла пальто и села за свой стол. Ноющая тоска, глухая боль, которые преследовали ее вчера и сегодня, вдруг отступили. Так вот о чем ее предупреждала эта боль.

Семашко и был тем самым наемным убийцей.

— Как это случилось?

— Украл у сокамерника очки, разбил стекло и вскрыл себе вены. Туда следственная бригада выехала.

— Наши кто-нибудь поехали?

— Да, сам Чапай.

Василий Иванович Чепко был начальником следственного отдела прокуратуры, за созвучие своих ф.и.о., естественно, получивший прозвище Чапай.

— А меня не искали?

— Искали, — не сразу и как-то нехотя ответила Ирина.

— Так мне ехать?

— Нет. Ехать вам не надо, — снова после паузы сказала Ирина.

Клавдия внимательно посмотрела на нее.

— Что? Почему?

— Я не верю, — вскинула глаза Калашникова. — Пусть они там что хотят говорят, а я не верю.

Клавдия поняла, что самая неприятная новость еще впереди. И она уже догадывалась, что это будет за новость.

— Он оставил записку? — спросила Дежкина.

— Да, — еле слышно произнесла Калашникова.

— Во всем обвиняет меня? — еще тише спросила Клавдия.

Ирина только кивнула.

Клавдия знала о таких случаях. Подследственные пытались свалить всю вину на следователя. Однако чаще всего попытки самоубийства не удавались. Но в ее практике это было впервые.

И снова вернулась тоскливая ноющая боль. Нет, этого не должно было случиться. Что-то здесь вопиюще не так!

— И что там написано?

Ирина протянула Дежкиной листок бумаги, исписанный ее четким почерком. Видно, текст записки продиктовали по телефону:

«Ухожу из жизни добровольно. Больше нет сил терпеть следовательский произвол. Я не убивал. Дежкина заставила меня подписать заведомо ложные показания. Меня били в специальной камере, грозили, что уничтожат мою семью, что расстреляют якобы при попытке бегства. Еще раз повторяю — я никого не убивал. Все свои показания, данные следователю Дежкиной, я отвергаю как ложные. Передайте мое последнее прощай жене и сыну. Семашко».

Сильно. И страшно.

Что-то и в этой записке Дежкину насторожило, но она уже не могла сосредоточиться.

Вдруг захотелось разреветься, просто, по-женски пожаловаться кому-то. Но напротив сидела ее ученица, которая верила ей безоговорочно. И Дежкиной пришлось до боли закусить губу, чтобы слезы не покатились из глаз.

— Мне надо поехать, — сказала она сухо.

— Не надо, Клавдия Васильевна. Малютов сказал, чтобы вы ждали, он вас вызовет.

— И что, я так и буду сидеть, ждать у моря погоды?!

Дежкина встала. Это действительно было невыносимо. Она должна была сейчас, сразу же пойти и во всем разобраться, оправдаться, доказать…

Она вылетела в коридор и наткнулась на Патищеву.

— Дежкина, я по поводу взносов. Ты собираешься?.. — и осеклась. Клавдия только мимоходом посмотрела на профорга, но, видать, так посмотрела, что грозная Патищева словно растворилась в прокуренном воздухе коридора Московской прокуратуры.

— К нему нельзя, он занят, — вскочила наперерез Клавдии секретарша, но никто сейчас не мог остановить Дежкину. Какое-то мощное энергетическое поле отшвырнуло секретаршу на место, а Дежкина беспрепятственно вошла в кабинет.

— А, Клавдия! Привет, проходи, я сейчас, — неуместно весело приветствовал ее прокурор.

Клавдия подошла вплотную к его столу, тяжело оперлась о столешницу и дослушала конец неинтересного телефонного разговора.

— Я тебя как раз хотел вызывать, — сказал Малютов, положив трубку.

— А я сама пришла…

— Так что по поводу Калашниковой? — заглянул в календарь, чтобы вспомнить тему беседы, прокурор.

Клавдия даже не сразу сообразила, о чем речь.

— А? Что? Какой Калашниковой?

— Здрасьте! Стажерки твоей. Мы вчера говорили.

— О чем?

— Ты что, забыла? Дело ей передать Сафонова.

— Владимир Иванович, вы что, издеваетесь?

— Так ты считаешь, не готова пока?

— Какой-то дурдом! — выпалила Дежкина слово, которое все время вертелось у нее на языке.

— A-а… Ты про Семашко? — лениво «догадался» Малютов.

— А про кого же еще?!

— Знаю, доложили. Ужас, правда? Что там охранники смотрели? Это же безобразие. Человек кончает с собой, а они даже не…

— Вы про записку слышали?! — не выдержала Дежкина и чуть не стукнула кулаком по столу.

— Слышал, — равнодушно кивнул Малютов.

— И что?

— Да ничего. Дело уже в суде. Ну, проведем процесс без одного из фигурантов. Слушай, а что, Калашникова вправду еще не тянет?

Тут уж Дежкина не сдержалась. Она таки треснула кулаком по столу.

— Виктор Иванович, вы что, не понимаете? Мой подследственный кончает с собой и пишет в предсмертной записке, что это я довела его! Вы этого не понимаете?

— Я читал. Понимаю, — немного испуганно ответил Малютов. — А что, имеет под собой основания?

— Нет.

— Так все. Иди работай. Дело, повторяю, в суде.

Клавдия отшатнулась от стола, потерла ушибленную руку и сказала тихо, но четко:

— Дело надо вернуть.

— Как это? — искренне не понял Малютов. — Почему?

— Потому что Семашко не убивал.

Даже когда подъезжали с Ириной к военному архиву, когда показывали на входе документы, когда дежурный куда-то звонил, справлялся, когда раздевались и шли по тихим коридорам, даже когда уже сидели у компьютеров и перебирали именные файлы, у Дежкиной в ушах все еще стоял крик Малютова.

Ох, как он орал! Как топал ногами и стучал кулаком — крепкое стекло на его столе раскололось, слава богу, Малютов не поранился.

Дежкина никогда его таким не видела. Даже секретарша прибежала с охраной, решили, что Клавдия напала на прокурора.

А Клавдия этот крик приняла как освежающий душ. Только улыбалась уголками губ, а когда прокурор выдохся, повторила, что дело надо вернуть на доследование.

На вторую порцию истерики прокурора уже не хватило, он только устало махнул рукой, дескать, катись отсюда, Дежкина, чтоб глаза мои тебя не видели.