Мишель Бюсси - Не забывать никогда

— А ваша версия о двойном убийце? — спросила Элен. — Продвигается?

Погрузившись в свои мысли, Алина не ответила.

— Потихоньку, — произнес Пироз. — Мы не торопимся. Перед нами вся жизнь…

— Не совсем так, — уточнила Элен. — Как и я, вы прекрасно знаете, что если через десять лет в деле не появились новые материалы, его закрывают за сроком исковой давности. Насильник остается в выигрыше…

— Ну и что? — спросила Алина в лифте.

Она до боли вжалась в кованую решетку, желая избежать прикосновения к жирному телу Пироза.

— Что? Что вы об этом думаете? — повторила она.

— Это не она, — ответил Пироз.

— Как так — не она?

— Не она на фото! Голая красотка на фотографии — это не психолог. Ей на нас наплевать.

Позднее, в метро, между остановками «Бастилия» и «Сен-Поль», Пироз, сметенный ввалившейся в вагон ватагой ребятишек лет семи в одинаковых бейсболках, буквально рухнул на Алину. На этот раз ей не удалось избежать прикосновения его тела. Он зашептал ей на ухо:

— Я видел, как вы улыбались уголком рта. Разумеется, можно не верить в двойного убийцу, но одно я могу сказать с уверенностью: 5 июня 2004 года убийца находился в Ипоре, а три месяца спустя — в Изиньи…

Ребятишки галдели, Алине пришлось повысить голос:

— Как и тысячи других людей. Убийца мог прибыть каким угодно транспортом или даже пешком, и его вполне могли не заметить: ни как он прибыл, ни как убыл. Имя его нигде не упомянуто.

Пироз пожал плечами.

Остановка Лувр.

Он скользнул взглядом по рекламной афише Диора. Обнаженный силуэт Шарлиз Терон напомнил фотографию, висевшую в кабинете психолога-криминалиста.

— Знаю, — пробурчал Пироз. — Поиски связующего звена между двумя убийствами не дает Кармен и ее дочери Осеан сойти с ума. Ждать и надеяться — все, что им осталось.

Остановка «Конкорд».

Опекаемые двумя учительницами, ребятишки в бейсболках исчезли быстрее, чем взлетает стайка голубей. Алина тотчас отступила; теперь между ней и Пирозом образовалось расстояние не меньше метра.

— Ждать чего? — спросила она. — Что насильник снова совершит преступление?

Со дня убийства Миртий прошло шесть лет.

— Слишком поздно, — ответил Пироз. — Он ничего не совершит…

Остановка «Елисейские Поля-Клемансо».

Мимо окон продефилировали очередные Шарлиз Терон. Четыре на три метра. Диор колошматил по мозгам, Пироз тащился, глядя на рекламу, Алина кусала губы. Неужели так пробуждается влечение?

— Он не совершит, — уверенно повторил Пироз, поглощенный созерцанием тысячекратно увеличенной родинки на белой коже.

Алина инстинктивно подумала обратное.

Около часа ночи по мосту Бротон я перебрался на другой берег Сены. Затем катил по малым и большим дорогам. В свете фар «фиата» мелькали таблички с названиями нормандских городов, я старательно их объезжал. Пон-Одемер. Везвиль. Пон-Левек.

В голове у меня беспрерывно прокручивались свежепрочитанные страницы. Уверен, установить личность убийцы с красным шарфом можно, только осмыслив все материалы дела об убийстве Миртий Камю. Мне не напрасно их подбросили. Доказательства моей невиновности находятся где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Заблуждение? Еще одно заблуждение?

Какой смысл в моем последнем бегстве, когда я добрался до самого Изиньи-сюр-Мер?

Перед въездом в Троарн у меня в кармане зазвонил телефон. Было около двух часов ночи.

Разумеется, Пироз…

Я не стал включать телефон. Пироз унаследовал дело Аврил–Камю, кто-то позаботился сообщить мне об этом, подбросив мне очередной коричневый конверт. Став маньяком одной идеи, Пироз наконец нашел своего виновного.

Меня!

Спустя несколько секунд характерный звонок известил меня о новом смс-сообщении. Продолжая вести машину, я взял телефон.

И от удивления чуть не выпустил из рук руль.

Я ошибся в своих догадках!

Это не паршивый флик, гнавшийся за мной по пятам, а Офели. Теплая волна нежности накрыла меня с головой. Подросток из клиники «Сент-Антуан» прислала мне фото какого-то типа, вырезанное, как мне показалось, из модного журнала: стальной взор голубых глаз, сверкающий череп, белая рубашка с открытым воротником и плотоядная улыбка.

«Прямой потомок Цезаря» , как гласил короткий комментарий под фото.

20 на 20!

Я невольно улыбнулся и вслепую, не замедляя хода, напечатал ответ:

«Слишком красив. Не доверяй внешности».

Офели ответила меньше чем через минуту:

«Дурак!

А ты где со своей рыжей милашкой!»

Мое сердце упало куда-то вниз.

Моя рыжая милашка.

Мона.

Мною завладело воспоминание о ее пышущем жаром теле, о том, как я прижимался к нему.

Теле, без сомнения, уже упрятанном в пластиковый мешок и сложенном в самом дальнем углу полицейской тачки, увозящей его в морг. Я с трудом удержался от желания вышвырнуть телефон в окно, взорвать криком ночную тишину, нажать на акселератор и направить «фиат» на первый же платан. В конце концов, я сунул телефон под задницу и сосредоточился на дороге: я подъезжал к Кану, который мне предстояло объехать стороной.

Около трех часов ночи «Фиат-500» въехал в деревушку Гранкам-Мэзи.

«Омаха-бич — дорога свободы», — гласили развешенные через каждые пару километров плакаты, приглашавшие совершить экскурсии в бункер и ямы от снарядов, на кладбища и в музеи, входившие в мемориальный комплекс, посвященный высадке союзников.

«Дорога свободы!» — звучало в голове. Забавное название для безнадежного побега.

Я припарковался возле церкви и развернул карту дорог Нормандии. Городок Изиньи-сюр-Мер находился в трех километрах от пляжа Гранкам-Мэзи, но я искал совершенно определенное место, а именно поселок Большие Карьеры, где, согласно полицейскому донесению, 26 августа 2004 года нашли тело Миртий Камю.

Мой палец остановился на искомой точке. Глядя на церковь, единственное освещенное поблизости здание, я выпил еще чашку наполовину остывшего кофе.

Странная церковь. Современная. Разрушенная до основания в сорок четвертом, а затем восстановленная на скорую руку: бетонный куб, сбоку вместо колокольни притулилась серая труба с прорезями-бойницами. Даже в Ла-Курнев церкви выглядели симпатичнее!

Даже в Ла-Курнев…

Внезапно меня пронзила безумная мысль. Словно кто-то спроецировал в мой мозг голограмму.

Я уже видел эту церковь!

На протяжении всего пути ко мне возвращались обрывки воспоминаний: название деревни Гранкам-Мэзи и канский пейзаж из живых изгородей и каменных домов, темные черепичные крыши и рекламные щиты, напоминавшие о высадке союзников в июне сорок четвертого. Моя память хранила их под колпаком из непрозрачного стекла.