Валерий Поволяев - Первый в списке на похищение

«Плохая примета, – машинально отметил Корочкин, – если на улице машина сбивает пешехода и у него с ног слетают башмаки, песенка этого пешехода спета – он никогда не выживет, ему суждено умереть. Так и здесь».

В острой гулкой тиши, возникшей после автоматной очереди, было слышно, как что-то жалобно и тоненько попискивает, звук исходил из пробитого пулями живота Медузы – там то ли кровь лилась, то ли воздух выходил наружу.

«Остается еще один, третий, он может быть самым опасным». Третий знает, где конкретно находится Корочкин, он может стрелять из автомата прямо через стену – это, кстати, самое лучшее для него, – и Корочкин ничего не сумеет сделать с этим третьим, с золотозубым.

Пора выбираться из этой передряги, покидать комнату. Корочкин перекатился по полу на противоположную сторону, выставил перед собой ствол автомата, подождал несколько секунд – вдруг золотозубый проявится? Каким-нибудь звуком, шорохом, корябаньем, шарканьем подошвы, но нет, было тихо, золотозубый никак не обозначился, и тогда Корочкин, перескочив через распластанного на полу Деверя, нырнул в дверь. По дороге подскользнулся на луже крови и упал рядом с Медузой. С силой оттолкнувшись от него ногой, откатился к стенке.

Сделал это вовремя – раздалось сразу три выстрела, и пули одна за другой впились в пол рядом с телом Медузы. Острая щепка отскочила от одной из паркетин и всадилась Корочкину в скулу.

Он отплюнулся, ударил на звук выстрелов из автомата. С досадой подумал, что запасной рожок оставил в комнате. Сейчас патроны кончатся и в «калашникове», автомат тогда обратится в обыкновенную дубину. Послышался мягкий шелестящий звук, словно бы по воздуху пролетела скомканная тряпка, и Корочкин снова надавил на спусковой крючок, целя через перегородку на этот звук.

Раздался вскрик.

«Попал», – обрадованно отметил Корочкин, еще раз надавил на спуск. В ответ раздался противный пустой щелчок.

Корочкин поискал глазами: где же автомат толстяка с нездоровым рыхлым лицом? Ведь он же держал его обеими руками и не выпускал даже, когда был уже мертв. Автомата не было. Зато из кармана штанов торчал запасной автоматный рожок.

«Так не бывает, – невольно подумал Корочкин. – Такое случается только в кино, но не в жизни!» Но факт был фактом – запасной рожок готовно выглядывал из кармана мертвого толстяка. Корочкин вытер пот, обильно проступивший на лице. До запасного рожка надо было еще добираться. А малое пространство это хорошо простреливалось. Свидетельство тому – три пули, сидящие в паркете. Корочкин прислушался: нет ли чего подозрительного снаружи? Не раздается ли топот бегущих ног? Из гаражей ведь обязательно должна примчаться подмога – люди, находящиеся там, явно услышали стрельбу и поняли, что происходит в доме. С улицы ничего не доносилось. Было подозрительно тихо. А как золотозубый? Золотозубый тоже не давал о себе знать.

Но вот тишину взрезал короткий глухой стон, и капитан в ту же секунду дважды выстрелил из пистолета на стон – стрелял низко, с прикидкой, что бьет по человеку, лежащему на полу. С другой стороны, почему он так уверен, что золотозубый лежит на полу? А если он лежит на тахте или стоит, прислонившись плечом к стенке, или сидит на подоконнике, выставив перед собой пистолет?

Стон повторился, капитан выстрелил еще раз и сам чуть не застонал: хватит стрелять, в пистолете остался лишь один патрон; он засунул «макаров» за ремень сзади, стволом вниз, перевел флажок предохранителя, чтобы не было случайного выстрела, и сделал несколько бесшумных кошачьих движений, подбираясь к Медузе. Надо было во что бы то ни стало вытащить у него из кармана запасной рожок.

Он не успел доползти до Медузы, когда раздался грохот, вышибленного вместе с решеткой и пластинчатым жалюзи окна, одновременно с окном – выбитой двери, поверху прошлась короткая автоматная очередь и раздалась громкая злая команда:

– Всем на пол! Руки за голову!

«Наши, спецназовцы, – облегченно вздохнул Корочкин. – Успели!» Он поднялся на колени, и в ту же секунду крик, исполненный бешенства, заставил его опуститься вновь:

– На пол! На пол! И руки на затылок!

– Да я свой, – обиженно пробормотал Корочкин, обиду он не смог сдержать, она стиснула ему горло, – свой!

– Потом будем разбираться, свой или не свой! А ну, р-руки!

Корочкин поспешно сцепил руки на голове, лег.

– Два трупа, товарищ майор, – доложил кто-то невидимый, – еще один – раненый и один пленный, в милицейской форме.

– Пленного освободить, это наш сотрудник! – Корочкин узнал голос майора Родина.

Над Корочкиным навис молодой спецназовец в защитного цвета маске, ткнул его стволом автомата: – Поднимайтесь, вы свободны!

– А повежливее нельзя? – у Корочкина от обиды и напряжения голос сделался тонким, обрел прозрачную хрупкость.

– Нельзя! – отрезал спецназовец.

– Эй, Чижик, поаккуратнее с нашим товарищем, – послышался предупреждающий окрик Волошина, и Корочкину сделалось легче – хоть один защитник нащелся среди этих жестких, со злыми, настороженными лицами ребят. – Раненого перевязать!

В проеме двери появился Волошин, помог капитану подняться.

– Цел? Нигде не зацепило?

– Слава богу!

– Тьфу-тьфу! Значит, долго будешь жить.

– Тех, кто в гараже, взяли?

– Скрутили. Даже пикнуть не успели, не то чтобы «А» произнести. А ты тут, смотрю, сумел кое-чего нагородить. Где ребенок?

– Не знаю. Не добрался до него.

– Ребенка в доме нет, – сказал появившийся в комнате Родин. – Пошли допрашивать золотозубого, пока он горячий…

Хоть и стрелял Корочкин через стенку, вслепую, а угодил точно в Клопа – одна пуля пробила ему плечо, другая – грудь; спецназовский фельдшер, содрав с раненого рубашку, обматывал его бинтами. Клоп стонал.

– Молчать – прикрикнул на него фельдшер. – Не стони. Ранения-то – тьфу, детские. Если за автомат не будешь больше браться – до восьмидесяти лет проживешь.

Волошин подошел к Клопу, резко поддел пальцами ему подбородок, глянул в замутненные, пьяные от боли глаза:

– Где ребенок?

– У… увезли. Час назад.

– Кто?

– Женщина… она… Кто она – не знаю…

– На черной «Волге», что ль? С правительственны номером. Она?

– Она.

– Лейтенант, сделай ему обезболивающий укол, – приказал Волошин фельдшеру, – иначе от боли он потеряет сознание.

– Уже сделал. На него обезболивающее, странное дело, не действует.

– Ладно, – Волошин решительно рубанул рукой воздух, – найдем и черную «Волгу», и женщину, и… все, найдем!

Клоп морщился, глядя на него, скалил зубы, стонал, до крови грыз губы, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от боли; Волошин вгляделся в него внимательно и спросил:

– Документы у тебя есть?