Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля

Грузная фигура проступает из снеговой завесы. Одним взглядом Прохор изгоняет глупых жалельщиц и наклоняется к ней. «Ничего, котенька, ничего». Тяжелая рука на ее плече – как якорь, не позволяющий шторму вырвать корабль из порта и утопить в ледяном море.

Вот так: одно слово, и в тебе снова оживает то, что казалось давно отмершим.

Татьяну охватила жалость. Старый ведь он, Прохор. Ей впервые пришло в голову, что он наверняка болеет, в его возрасте и без болезней – это фантастика. Только никому не признается. Может, потому и собрал всех своих, потому и детей упросил привезти. Все хорохорится. С косой расхаживает!

Сколько он уже не писал? Последняя книга вышла пять лет назад. С тех пор занимается только чужими рукописями, привечает каких-то неряшливых юнцов, пристраивает странные их повестушки на публикацию.

Целыми днями расхаживает по саду с реквизитом в руках, притворяется, что занят делом. Играет в хозяина земли, если не в бога – с него ведь станется, с замахом и амбициями у него всегда все было хорошо! Глава семейства, патер фамилиас. Но и это ведь ложь. Никогда вокруг него не было многочисленного клана родни. Всех разогнал, включая собственных сыновей. Веньке-то хоть бы хны, он сам для себя солнце и звезды. А Юрка до сих пор искалечен этой отцовской нелюбовью. Впрочем, старшему сыну Прохора Савельева ударов судьбы хватало и без отца.

– Вовсе я не маюсь, – бодро сказала Татьяна. – Работается мне здесь хорошо. Янка счастлива, поправилась на два кило. Не выдумывай!

Призрак электрички помахал длинным хвостом и растворился вдалеке.

Она, размякнув, встала, поцеловала Прохора в лоб и сама почувствовала, каким правильным был этот внезапный и несвойственный для нее порыв.

– Про Яну я и хотел с тобой поговорить. Слушай, она у тебя плавать умеет?

– Умеет…

– Вот и славно! – кивнул Прохор. – На реку пойдем завтра. Хочу ребятишек развлечь, а то от вас с Юркой и Веником проку, как от ишаков на скачках. Так что готовься, мамаша: дитятко твое узреет великого Нептуна!

Ответно с громким чмоканьем поцеловал ее в лоб и размашисто перекрестил, явно издеваясь.

– Хорошо, что ты задержишься! Повеселимся, а, Танька?

Глядя ему вслед, Татьяна подумала, что она, кажется, временно спятила. На нее напал темный морок, искажающий образы и стирающий из памяти числа. Какая еще старость? О чем она думала, упиваясь собственной сердобольностью? Ему шестьдесят пять лет! И коса у него – не реквизит, а самый что ни на есть рабочий инструмент. Достаточно вспомнить свежескошенное поле за баней.

Повеселимся, значит…

– Мам, давай уедем.

Татьяна удивленно обернулась к дочери. Тишка стояла на пороге и ковыряла пальцем трещину в косяке.

– Почему? Тебе здесь не нравится?

Девочка помолчала.

В Литвиновке хорошо. Дом по ночам поет и рассказывает сказки. Лес шумит, радуясь ей.

– Нравится, – выдавила она.

– Тогда в чем дело?

Дочь не отвечала.

– Тебя кто-то обидел?

Тишка удивленно подняла глаза. Кто ее может обидеть?

– Тогда я не понимаю, что за капризы, – резче, чем следовало, сказала Татьяна.

Господи, сколько можно! Она из кожи вон лезет, старается, и не ради себя, а ради ребенка. Но этот ребенок сам не знает чего хочет.

А ведь Прохор определенно симпатизирует Янке. За завтраком похвалил ее наблюдательность. Вчера лично выбрал для нее книгу из своей библиотеки и подсунул со словами: «Прочитай, потом обсудим». Никому из внуков он такого не предлагал.

– Это из-за смерти Изольды Андреевны?

– Нет.

– Черт возьми, Янина! Или объяснись, или перестань трепать мне нервы!

Тишка молча шагнула назад и исчезла.

Как объяснить предчувствие, что готовится что-то плохое?

Сначала она тоже думала, что все дело в Изольде. Что делала Женя, пока Тишка оставалась в комнате с мертвой лисой и живыми котами? И почему старуха оказалась дома, хотя должна была уйти?

Но вскоре стало ясно, что причина совсем в другом.

Девочка взбежала по лестнице в мансарду. Под крышей было огромное пространство, разбитое на четыре комнаты. Теперь-то она знала, что в самую первую ночь стучалась в дверь, которая вела в кабинет Прохора. Эту комнату называли лабораторией. Дед изредка брал фотокамеру и уходил бродить по поселку. Вернувшись, запирался наверху: проявлял, печатал, сушил снимки. Доступа туда никому не было. Там же он изредка работал, хотя компьютер стоял в гостиной, на видном месте, в окружении исписанных листов, которые, кажется, много лет никто не трогал.

Еще две верхних комнаты заперты. Бабушка говорит, там хранятся старые вещи. Ключ от них есть только у Прохора.

А одна стоит пустая. Из нее собирались сделать бильярдную, но дед передумал, и теперь она открыта: хочешь – танцуй, хочешь – спи. Привлекала Тишку не сама комната, а скат крыши, на который можно было выбраться из окна. Внизу малинник, сверху солнце: лежи себе и грейся как ящерица.

Тишка перелезла через подоконник и растянулась на теплом ребристом шифере.

Нет, дело, определенно, не в Изольде. С ее смерти прошла уже неделя, и каждый новый день смывал волной страшные воспоминания.

Дело в Пашке.

Девочка сама не могла бы объяснить, откуда в ней эта убежденность. Но она многое бы отдала за то, чтобы сын Вениамина и Тамары не появлялся в Литвиновке.

Взрослые его любят. Пашка умеет нравиться. Перед Прохором крутится на турнике и бесстрашно прыгает с обрыва в реку. Дед ценит силу и радуется: «Настоящий мужик растет».

Дяде Юре предан, как сеттер хозяину. Каждый день на рыбалку с ним ходит с раннего утра. И вечером ошивается возле Леликового отца, забыв про собственных родителей.

Тете Люде и Тишкиной матери ненавязчиво помогает. Тут стул перенесет, там поможет землю в малиннике рыхлить. Милый, улыбчивый, скромный. Трудяга, но при этом не дурак.

Славный парень.

Ох, как же этот славный парень не нравился Тишке!

Время от времени она ловила на себе изучающий взгляд темных глаз. Пашка к ней присматривался. Оценивал. Прикидывал, каковы ее шансы понравиться деду.

Женька тоже все прекрасно понимала. Но она сама из победителей, ее Пашкины игры только забавляют.

Вероника, кажется, вовсе его не замечала. Скользнет по нему сонным взглядом – и плывет себе дальше.

А вот с Леликом дела обстоят паршиво.

– …Не лезь к моему отцу!

– А то что?

– А то врежу.

Тишка, лежавшая на крыше, тихонько ахнула.

– Ушами нахлопаешь? – засмеялся Пашка. – Вали отсюда! Воин…

Девочка подползла к краю и осторожно высунула голову. Стоят возле малинника друг напротив друга: тщедушный светлоголовый Лелик и коренастый Пашка в своей кепке.

– Думаешь, я не понимаю? – голос Лелика дрожит, но не от страха, а от злости.