Николай Гуданец - Бомбардировщик для бедняков

– Ясно.

– Он сейчас связан с людьми из бундеса, – роняет Чернышев.

– Даже так?

– Ну, он вряд ли знает, кто они на самом деле. На него вышла одна из их фирм, хотят что-то узнать по его научным каналам. Подробностей пока не знаю, информация свежая.

Чую, тут что-то есть.

– Значит, тем более не вредно будет с ним повидаться, – подытоживаю я.

Тут в кабинет бесцеремонно, не постучав, заходит шеф Чернышева, Соколов. Мне активно неприятен сей дородный, румяный тип, насквозь фальшивый, вплоть до полученного в солярии загара.

– Привет столичным труженикам, – говорит он с нескрываемой издевкой, не подавая руки.

– От нашей столицы вашей столице, – бормочу я.

С трудом изображаю на лице любезную улыбочку, стараясь не думать о том, что передо мной один из бесчисленных поварят адской перестроечной кухни, всласть отъевшихся на ее пенках.

В прежние времена был он сереньким цэковским завотделом, и над ним высилась макушка партаппаратной пирамиды, уходящей в заоблачную, недосягаемую московскую высь. Венцом его мечтаний являлось кресло второго секретаря республиканского ЦК, ведь в первые секретари выдвигали только латышей. Ныне Соколов стал видной фигурой элитного бизнеса и бойцом незримого фронта, числится крупным агентом за рубежом, сука поганая. Если какой-нибудь дурачок с туго набитой мошной попытается встрять в его нефтеперевалочную вотчину, то вместо крупных прибылей получит пулю от негласно подчиненных Соколову криминалов. Ибо львиная доля операций росиийской разведки по Прибалтике финансируется из его кассы.

Теперь отставные гэбешные генералы строчат пустословные мемуары, в которых утверждается, дескать, главными дирижерами перестройки являлись ЦРУ и Колумбийский университет, а не Центральный комитет нашей родной партии. Однако в этом лишь половина позорной правды. Любые дирижеры бессильны без оркестрантов, таких вот номенклатурных персонажей, при любом режиме непотопляемых. Великая страна оказалась разгромлена и расхватана по кускам именно их сноровистыми загребущими руками, под их неизменный одобрям-с. Соколов типичен среди ему подобных мелких сошек, сорвавших желанный куш в бесчестной игре. Он имел отличную квартиру, но не особняк, пользовался спецснабжением вместо «Мaster card», катался на «Волге», а не на «Мерседесе», мог запросто поехать туристом в братскую соцстрану, однако за железный занавес его пустили бы с превеликим скрипом. А в результате задуманной еще Андроповым перестройки он обрел гораздо больше свободы и заманчивых перспектив. За счет десятков милллионов людей, оболваненных и обворованных, брошенных беспомощно мыкаться на развалинах державы.

Хотя следует отметить, что и эта братия тоже подверглась естественному отбору в духе классического дарвинизма. Иные заскорузлые обкомычи, которым и пресловутое золото партии не помогло, нынче перебиваются с хлеба на квас. В лучшем случае служат на побегушках у таких вот соколовых.

– Как впечатления? – интересуется Соколов.

– Рига прекрасна, как всегда, – браво рапортую я.

– Что за погода в Москве, я слышал, вроде, подморозило?

Меня раздражает его дешевая конспиративная манера говорить обиняками даже тогда, когда это не требуется.

– Это к лучшему, слякоти меньше, – отвечаю я в том же дурацком стиле, пускай он поломает голову на досуге, на какие политические веяния был намек.

Пожевав пухлыми губами, Соколов решает сменить тему.

– К нам надолго ли?

– Как получится. Надеюсь, ненадолго.

– Ну-ну…

Он начинает просматривать вместе с Чернышевым какие-то файлы на экране компьютера, обмениваясь с ним односложными репликами.

– Надеюсь, я вам не мешаю? – спрашиваю я.

– Что? А, нет, нисколько.

Сижу, курю. Наконец Соколов, небрежно мне кивнув на прощание, покидает кабинет.

– Поехали, – говорит Чернышев, вставая с кресла и с хрустом потягиваясь.

Из его офиса мы едем в сторону Старой Риги, час пик, сравнительно узкие рижские улицы запружены машинами. Городская планировка сохранилась неизменной с начала века и стала для автомобилистов сущим прокрустовым ложем.

Наконец добравшись до «Макдональдса», чья эмблема ехидно сияет золотыми ягодицами напротив памятника Отечеству и Свободе, Чернышев с превеликим трудом находит место для парковки. Он кормит медяками таймер автостоянки, и мы углубляемся в Старую Ригу. Пункты обмена валюты тут понатыканы на каждом шагу, и в одном из них я меняю пачку новеньких десятирублевок на латы. К моему удивлению, меняла не требует предъявить паспорт при операциях с валютой. То есть, в этом отношении авторитарная Латвия проявляет больше либерализма, чем демократическая Россия.

Когда с улицы Вальню сворачиваем в один из кривых узеньких переулков, у меня начинается приступ дежа вю, то бишь, синдром ожившего прошлого. Восемь лет назад я изображал сотрудника кооператива, офис которого базировался именно здесь. Более того, мы входим в тот же самый подъезд, рядом с которым прибита уйма мелких латунных табличек с названиями фирм. И я уже не ничему удивляюсь, попадая в кабинет, где меня когда-то намеревался арестовать КГБ по ложному обвинению в контрабанде наркотиков. Более того, мне кажется само собой разумеющимся то, что в кабинете нас с Чернышевым встречает не кто иной, как мой старый знакомый, Раймонд. Он по-прежнему возглавляет липовую реэкспортную фирму, разница лишь в том, что служит не в разваленном и опочившем КГБ, а в латвийском ВАДе. Совершенно несущественная разница, прямо скажем.

– О, добрый вечер, проходите, раздевайтесь, располагайтесь, – говорит он и добавляет, глядя мне в глаза. – Давненько не виделись.

– Да, с начала девяностого года, – соглашаюсь я.

Он подает мне руку с таким видом, будто измучен затяжной зубной болью. Впрочем, я слишком хорошо знаю его ужимки, чтобы обижаться. Он человек, обуреваемый мировой скорбью в последнем градусе. Внешне, во всяком случае.

К тому же Раймонд имеет все основания обижаться на меня. При последней нашей встрече, восемь лет назад, я его беззастенчиво надул и не только избежал ареста, но и ушел из-под чрезвычайно плотного наблюдения. Мой давний знакомец заметно постарел, складки на щеках залегли еще глубже, делая его похожим на французского бульдога.

– Так вы знакомы с Володей? – удивляется Чернышев, в свою очередь обмениваясь рукопожатием с Раймондом.

Он ничего не знает о той давешней игре между КГБ и ГРУ, в которой поставил точку мой выстрел в подмосковном дачном поселке.

– О, знакомы, и очень хорошо, – подтверждает офицер ВАДа, не моргнув глазом, хотя тогда я носил другое имя.

Раздевшись, мы присаживемся к Т-образному столу, во главе которого восседает Раймонд. Межведомственное совещание начинается.