Николай Гуданец - Бомбардировщик для бедняков

После проверки паспортов я вижу через окно, что двое пограничников ведут какую-то плачущую девицу в окруженный забором из проволочной сетки арестантский вагон. Видимо, у нее не в порядке документы. Задержанной предстоит просидеть в вагоне до позднего вечера, когда через Зилупе пойдет поезд на Москву. На нем ее отправят обратно в Россию. Причем пограничники не утруждают себя кормежкой арестованных. Если есть при себе дорожные харчи, твое счастье, а если нету – сиди весь день голодный, цацкаться с тобой не будут.

По составу проходит железная лязгающая судорога, наш экспресс трогается, через четыре часа мы прибудем в Ригу.

– Для российского гражданина вы неплохо говорите по-латышски, – как бы вскользь замечает мой попутчик. – Наверно, жили здесь раньше?

Действительно, я обменялся с таможенниками несколькими фразами по-латышски и, думаю, Андрис похвалил бы мое произношение. Во всяком случае, я научился выговаривать долгие гласные, что для большинства русских людей является камнем преткновения.

– Да, когда-то я был здорово влюблен в девушку из Риги, – признаюсь я, и собеседник понимающе кивает.

Его вполне устраивает мое объяснение, поскольку о том, что моя девушка вовсе не была латышкой, я умалчиваю.

– Наверно, сейчас к ней едете?

– Нет, она вышла замуж.

А вот это уже прискорбная правда.

– Извините, – бормочет мой попутчик.

– Не стоит извинений. Обычная житейская история.

Немного помявшись, он говорит:

– Будем знакомы. Юрий.

– Володя, – отвечаю я, и мы обмениваемся рукопожатием.

– Э, да вы тезка нашего фюрера! – восклицает мой новый знакомый.

– То есть как? – я в искреннем недоумении.

– Очень просто. Миервалдис Каулиньш, в переводе на русский – Владимир Косточкин, – и, указывая взглядом на прочитанную газету, он с ернической усмешкой добавляет. – По кличке «Дездемона».

– Бросьте, не верьте газетным уткам, – поморщившись, возражаю я.

– Вы считаете это газетной уткой?

– Конечно. Будь он и впрямь агентом, его кличку знали бы считанные люди. И уж ни за что не раскрыли бы рта.

– А по мне, так пускай работает на русскую разведку, жалко, что ли, – рассуждает Юрий. – Лишь бы не на американскую. Знаете, недавно я читал мемуары бывшего офицера ЦРУ Клайна. И наткнулся на любопытный эпизод. Приходит он со своим боссом на доклад к президенту Джонсону. Если не путаю, по поводу Доминиканской республики, где на носу президентские выборы. Стали рассказывать о кандидатах. Насчет одного из них Джонсон выразился так: «Это то, что нам нужно. Пусть этот парень возглавит там дело!» Ну, и выборы окончились соответственно. С тех пор, как я это прочел, у меня закрались некоторые сомнения насчет ценностей дерьмократии.

Он совершенно прав, нынче невозможно себе представить никем не завербованного президента крошечной страны. Точно так же, как совершенно самостоятельную террористическую группу.

– Да, кто-то из политиков изрек, что демократия дерьмо, только человечество до сих пор еще не придумало ничего лучше, – соглашаюсь я.

– Вот уж это точно сказано.

– Кстати, недавно наткнулся в газете на анекдот из жизни. Один латиноамериканский президент, забыл его фамилию, читал лекцию в американском университете. Какой-то студент спросил его с подначкой, почему в Южной Америке так часто бывают путчи, а в Соединенных Штатах – нет? И тот ответил: «А потому, что в США нету американского посольства.»

За вчерашний вечер мы с ним и словом не перемолвились, я отправился ужинать в вагон-ресторан, а когда вернулся, он уже лег спать. Сегодня вот разговорились, и попутчик оказался вовсе не таким угрюмым бирюком, каким выглядел поначалу. Ко взаимному удовольствию обмениваемся еще несколькими байками в том же духе.

Юрий плечист, крепко сбит, с открытым улыбчивым лицом. Его коротко подстриженная черная шевелюра надо лбом изрядно поредела, в нее буквой М вгрызлись две большие залысины, а сквозь мелкие кудряшки срединного мыска просвечивает кожа. С некоторых пор я испытываю к лысеющим людям чувство братской солидарности. А именно, после того, как в спецбольнице меня пичкали всякой дрянью, от которой дьявольски чугунела голова, а потом, спустя некоторое время, стали постепенно выпадать волосы.

Предлагаю ему выйти в тамбур покурить, но Юрий, оказывается, не курит.

За плохо протертым окном тамбура струится низкорослый сосняк, деревья стоят на темных блюдечках проталин. Облокотившись о поперечные алюминиевые прутья окна, затягиваюсь сигаретой и размышляю о Каулиньше. Незавидная у него роль на политических подмостках: раздваиваться, извиваться ужом под режущими софитами лютой ненависти, направленными со всех сторон. Быть безраздельным диктатором, втихомолку пляшущим под чужую дудку. Притворяться своим для чужих и врагом для своих. Надо иметь богатырскую психику, чтобы не сломаться в такой параноидальной ситуации.

В сущности, мне до его душевного комфорта нет никакого дела. Для моего шефа важна исключительно безопасность Каулиньша. Вот он меня и отрядил, якобы на подмогу рижской резидентуре СВР. Хотя в сущности, еду я ради проверки, насколько рьяно там взялись за розыски террористов. И для очистки совести начальства, которое при любом исходе отрапортует, что приняло все необходимые меры.

Сигарета давно докурена, однако я все стою, прижавшись лбом к холодному стеклу, и размышляю. Ясно лишь одно: ни за какие коврижки не хотел бы я поменяться местами с президентом Каулиньшем.

Наконец возвращаюсь в купе, когда мы проезжаем через Резекне. Юрий интересуется, кто я по профессии, отрекомендовываюсь корреспондентом московской газеты «Сегодня». В свою очередь задаю встречный вопрос, и выясняется, что Юрий художник.

После нескольких незначащих фраз решаю закинуть удочку, авось будет поклевка, то бишь, дополнительная информация.

– Знаете, один мой рижский друг увлекается живописью, у него есть несколько картин этого… как его… Ильи Пугачева, – говорю я.

Заслышав эту фамилию, мой собеседник пренебрежительно морщится.

– Вы уж не обижайтесь, но Пугачева покупают те, у кого слишком много денег и слишком мало вкуса, – цедит он.

– Разве? – огорошенно спрашиваю я, – Вы считаете, он слабый художник?

– Ну, что я могу сказать о Пугачеве… – бормочет Юрий. – Знаете ли, de mortuis aut bene… – Он задумчиво смотрит сквозь меня.

– …aut nihil, – подхватываю я. – Он разве умер?..

– А вы не знаете?

– Впервые слышу.

– Три дня тому назад назад его застрелили в мастерской.

– Ну и ну, – качаю я головой. – За что ж его так?

Юрий пожимает плечами.

– Темна вода в облацех. Он, знаете ли, сидел, и у него с тех времен остались дружбаны среди криминалов. Я подробностей не знаю, вчера звонил своей жене по телефону, она сказала, мол, Илью застрелили в мастерской. И все.