Николай Зорин - Ловушка памяти

Вспомнить мне ничего не удалось. Исповедник мой, естественно, не пришел. Ждать было больше нечего. Как и вчера, прихватив с собой бутылку коньяка, я расплатилась и вышла из бара.

Странное дело, меня совершенно не мучили угрызения совести. Может, потому, что я не помнила, как все произошло? Маришкину смерть я так и не смогла осознать.

Домой пошла пешком. Хватит с меня на сегодня аварий! С машиной на стоянке ничего до завтра не сделается.

До завтра… Я, наверное, все же опьянела, если так думаю. Или нет, не опьянела заново, а продолжаю пребывать в чадном состоянии недельного пьянства: как легко, как просто, как ни к чему не обязывающе выговорилось у меня это «до завтра». Будто есть у меня оно, завтра. Будто завтра я смогу свободно распоряжаться своими передвижениями и временем. Завтра, а может, уже и сегодня, я буду давать показания по делу об убийстве…

Недостоверные показания: я так и не смогла вспомнить, так и не смогла восстановить события. Мне придется убийство выдумать.

Скамейку возле подъезда обсели соседки пенсионного возраста. На меня они уставились с необыкновенным любопытством. Неужели уже знают?

– Здравствуйте, – я слегка притормозила.

Вот сейчас кто-нибудь из них скажет: а к вам приходили из милиции.

– Здравствуйте, – покивали соседки значительно, но ничего не сказали. Или мне только показалось, что значительно?

В прихожей разрывался телефон. Я его услышала, как только вышла из лифта. И отчего-то испугалась и хотела заскочить назад в лифт, но он уже уехал.

Пока возилась с замками, телефон все звонил и звонил. Я смутно надеялась, что не успею взять трубку. Успела. Взяла. Да ведь могла же не брать!

– Натанечка, деточка…

Этот расчлененный горем голос я не узнала бы никогда – при других обстоятельствах. Он не мог, не имел права принадлежать моей матери. Да как же она уже узнала?

– Мариша…

– Мама, что случилось?

И мой голос, расчлененный бесчувствием, она не узнала бы никогда – при других обстоятельствах. Но сейчас ей было не до того.

– Мариша… Я пришла ее навестить… Маришу уби-или!

– Убили? – переспросил мой преступный голос. Блузка прилипла к спине, как тогда, в парке, и стало ужасно холодно.

– Убили! Девочку мою убили! Я пришла ее навестить… а Мариша…

Бросить бы трубку. Зачем я вообще ее подняла? Бросить трубку, забраться в постель, голову под подушку. Я не могу ее слышать! Не могу, не могу! Зачем я трубку взяла? Меня могло не оказаться дома!

– Наташенька… Ее убили… Маришу убили…

Пусть она замолчит. Пусть замолчит! Это обман, она не может так убиваться. Она никогда никого не любила, кроме своего мужа. Я ей не верю!

– Мама!

– Наташенька! Ее убили!

– Мама, ты где? Я к тебе сейчас приеду. Ты дома? Или…

– Дома, я уже дома. Наташенька! Приезжай! Приезжай скорее! Я не… Маришу убили!

Я бросила трубку и выскочила из квартиры. Нажала на кнопку лифта. Куда я еду? Зачем? Как я стану с ней разговаривать? Приду, мы обнимемся, сядем на диван… Как и чем я смогу ее утешить? Я и обнять-то ее не смогу – не имею я права ее обнять! И язык мой не выговорит слова утешения…

Приехал лифт, я спустилась вниз, прошла мимо бабусек. И только тут сообразила: стоянка, где осталась моя машина, недалеко, но сесть за руль я сейчас точно не смогу, нечего и думать. Устроилась в соседнем дворе на скамейке, вызвала такси.

Ждать пришлось минут десять. Подъехала синяя «шестерка». Когда забиралась в салон, ни к месту подумала, что поездка в такси, возможно, поможет мне вспомнить хоть что-нибудь из вчерашнего. И уцепилась за эту мысль и всю дорогу усердно вспоминала, и только потом, у двери квартиры мамы и отчима, поняла почему: я изо всех сил старалась не думать о предстоящем с матерью разговоре.

Открыл мне отчим и молча, едва кивнув в знак приветствия, пропустил в комнату. Мама лежала на диване, прикрытая пледом, и, казалось, спала. Я подошла ближе, нагнулась над ней: да, действительно спит. Когда же она успела успокоиться и уснуть? Или он дал ей снотворного? Почему тогда ничего мне не сказал? Я ведь могла ее случайно разбудить.

Я выключила свет и тихонько вышла. Дверь в другую комнату была открыта. Отчим сидел за компьютером и набирал какой-то текст. Насчет его душевных качеств я никогда не заблуждалась, но такая черствость меня поразила.

– Мама спит. – Я не знала, что ему сказать. Мне вообще разговаривать с ним не хотелось.

– Садись, – бросил он, не отрываясь от работы. – Значит, пустырник уже подействовал. Можешь и себе накапать. На кухне, в шкафу, возьми, если надо.

– Нет, не надо!

Сволочь! Какая же сволочь! Как могла мать в такого вот влюбиться?

А компьютер-то новый. Раньше у него был другой, обычный «Пентиум» «трешка».

Компьютер… О чем я думаю? Сама я бесчувственная сволочь! Отчим, по крайней мере, никого не убивал. Ну да, нас с Маришкой он никогда не любил, считал только помехой их с мамой счастью и покою. Впрочем, так, вероятно, и мама считала. С тех пор как появился отчим, нами она совершенно перестала интересоваться, а Марине тогда, между прочим, только-только тринадцать исполнилось.

– Мать тебе полдня не могла дозвониться. Где ты была? – все так же не отрываясь от работы, недовольно пробурчал отчим.

– В редакцию ездила, – зачем-то соврала я. – Там надо было кое-что уточнить насчет перевода.

– Мать тебя уже неделю не может добиться. Дела семьи, я так понимаю, тебя не интересуют? Ты хоть знаешь, что Марина родила? – Он наконец повернулся ко мне.

– Знаю.

– Ребенок-то недоношенный, слабый. Выживет ли еще?

Господи, а я ведь так и не удосужилась узнать, жив Маришин мальчик или нет. Жив, значит.

– Куда его определить, если выживет, как полагаешь?

– Я… я думала взять его себе.

– Думала? Когда успела подумать? – Он неприятно усмехнулся. – Говоришь лишь бы что-то сказать… Проблема серьезная – недоношенный, больной младенец.

– А он разве больной?

– Был бы здоровым, семимесячным не родился бы. Ясное дело, больной. – Он снова повернулся к компьютеру. Минут пять сосредоточенно печатал. – С милицией разговаривала? – вдруг спросил отчим и взглянул каким-то пронзительным взглядом на меня через плечо. Мне стало не по себе.

– Нет. Я ведь только от мамы узнала.

– А мы с твоей матерью полдня в милиции общались. Сначала она, а потом и меня попросили приехать. Странно, что тебя не побеспокоили.

Мне захотелось встать и уйти, сбежать отсюда, закатиться в какой-нибудь бар и не просыхать до конца жизни. Как же он меня мучает! А мама спит, все спит и спит… Быстро же она успокоилась. Голос, убитый горем, – обман, по телефону она просто играла роль безутешной матери, приличную для подобного случая роль. А отчим даже и роли никакой не пытается играть, настолько ему наплевать.