Виктор Пронин - Слишком большое сходство

– Слушай, старик, меня внимательно, – со значением проговорил Ксенофонтов. – Ты можешь совершить грубую юридическую ошибку.

И до конца жизни не простишь себе этого. Сейчас я расскажу тебе о ходе моих рассуждений…

– А зачем? – невинно спросил Зайцев. – Зачем, если они ложные?

– Как знаешь, – обиделся Ксенофонтов. – Но не торопись. Как это сказано у Петра Первого…

– Я помню, – небрежно сказал Зайцев.

– Истинно говорю тебе – отпусти шофера, не бери грех на душу!

На следующий день друзья встретились в вареничной.

Зайцев выглядел не так самоуверенно, как накануне, даже казался смущенным. А Ксенофонтов с аппетитом уминал творожные вареники, окуная их в жидковатую полупрозрачную сметану.

– Ну как? – спросил он. – Ты уже отпустил убийцу?

– Знаешь, – промямлил Зайцев, – вчера твои слова произвели на меня… мм… Некоторое впечатление. Да, и я решил отдать на экспертизу и нож, и газету, в которую он был завернут.

– Смелое решение.

– Так вот что выяснилось… Эксперты утверждают, что эта газета… Ее получает слесарь Песецкий. На ней нашли номер его квартиры… И почтальон подтвердил.

– А что же первая экспертиза? Не заметила?

Видишь ли, самого номера там нет, эта часть газеты оторвана, но на следующей странице остался след, вдавленный карандашом. Его-то и удалось обнаружить. Перед первой экспертизой была другая задача – доказать, что бурые пятна не что иное, как кровь, установить группу крови…

– Надо же, – без всякого интереса сказал Ксенофонтов. – Чего только не бывает на белом свете.

– Очевидно, Песецкий не только оговорил Лаврикова, но и подбросил ему нож. Ведь у него было несколько дней, пока я вышел на него… Верно?

– Тебе виднее. Слушай, а не взять ли нам еще по компоту, а?

– Но как ты его все-таки вычислил? Почему ты сразу решил, что шофер не виновен?

– А! – скучающе протянул Ксенофонтов. – Как-нибудь я расскажу тебе об этом. Посмотри, какая девушка за соседним столиком… Тебе нравится?

– Ну, виноват! – вдруг закричал Зайцев на всю вареничную. – Виноват. Каюсь. Больше не буду.

– Вы слышали? – обернулся Ксенофонтов к девушке. – Слышали, что он сказал неприлично громким голосом?

– Нет, – растерялась девушка.

– Зайцев, повтори.

– Девушка, – он повернулся к ней со стулом, – я очень виноват перед этим молодым человеком с разновеликими усами. Я грубо и бесцеремонно оскорбил его, усомнился в его способностях и прошу вас засвидетельствовать мое искреннее раскаяние.

– Девушка, простим его? – спросил Ксенофонтов.

Она кивнула, не зная, как себя вести.

– Доволен? – спросил Зайцев.

– Значит, так… Четыре тараньки. Согласен на такой штраф?

– Что?! Да мне самому придется вступить в преступный сговор, чтобы достать их!

– Как знаешь. Девушка, скажите…

– Хорошо! – с отчаянием проговорил Зайцев, словно преодолев в себе что-то. – Но если меня посадят…

– Тебе не мешает пройти и через это, а то слишком легко ты относишься к судьбам людским, – жестко сказал Ксенофонтов. – Но ты не трусь. Мы будем свидетелями защиты, верно, девушка? Кстати, как вас зовут?

Вечером приятели сидели в жестковатых изодранных креслах. Перед ними на низеньком столике стояли две бутылки пива. Оба молчали и сосредоточенно колотили окаменевшими тараньками о край стола, мяли их, теребили, так что с рыбешек сыпалась мелкая сухая чешуя. Ксенофонтову первому удалось подцепить ногтем кожицу и очистить часть спинки. Он отодрал коричневое, покрытое кристалликами соли волоконце и принялся так внимательно рассматривать его со всех сторон, что невольно возникло подозрение: он не столько рассматривает волоконце, сколько хвастает им. Налив пиво в граненый стакан и вволю налюбовавшись высокой уплотняющейся пеной, Ксенофонтов с наслаждением погрузил в нее обкусанные рыжеватые усы. И застонал.

Переведя дух, он облизал пену с усов, отковырнул со спинки еще один ломтик и бережно положил его у стакана.

– Когда-нибудь, Зайцев, ты станешь хорошим следователем, тонким и проницательным, настоящим мастером своего дела. Но пока тебе нужно только стремиться к этому, – начал Ксенофонтов.

– Согласен, – покорно кивнул Зайцев. – Я готов внимательно тебя слушать.

– К этому ты должен быть готов постоянно, в любой час дня и ночи.

– Согласен.

– Тогда слушай. Все очень просто. Я в своих рассуждениях исходил из того, что один из этих двух – убийца.

– И я исходил из того же!

– А говоришь, что готов слушать, – укоризненно сказал Ксенофонтов. – Не понимаю твоего нетерпения, Зайцев, не здесь его надо проявлять и не сейчас. – Ксенофонтов пожевал рыбий плавник и пригубил стакан с пивом.

– Виноват.

О чем это я говорил… Да, о твоем деле… Так вот, ты не учел, что второй – не просто невиновный, он еще и оговоренный, оклеветанный. А убийца не только совершил преступление в тот вечер, он еще и подсунул нож невинному, свалив на него то, что совершил сам. Поэтому их отношение друг к другу не может быть одинаковым. Если убийца в глубине души, возможно, даже жалеет жертву своего оговора, сочувствует ему, то оклеветанный ненавидит убийцу всеми силами своей души. Ведь тот не только убил женщину, но и его пытается посадить на скамью подсудимых. Вместо себя. Поэтому достаточно спросить у них друг о друге, чтобы сразу определить, кто убийца. Из их ответов совершенно бесспорно следует, что преступник – Песецкий.

– Да, Лавриков выразился о нем довольно резко.

– Заметь, – Ксенофонтов поднял длинный указательный палец, – ожидаемо резко, объяснимо резко. Его взвинченность и вялость ответа убийцы не случайны.

– Дальше! – бросил Зайцев нетерпеливо.

– А дальше я задаю проверочный вопрос – как они относятся к убитой? И здесь их ответы должны отличаться. Пусть в полутонах, еле уловимо, но они не могут быть одинаковыми.

– Почему?

– Потому что шофер и слесарь не могут к ней относиться одинаково. Для оговоренного – Козулина такая же жертва, как и он сам, причем жертва того же человека. И он невольно, сам того не замечая, будет искать в ней, в ее характере, поступках нечто оправдывающее, извиняющее. Убийца – наоборот, ищет в ней плохое, отрицательное, то, что уменьшает его вину. Дескать, если уж она такая дрянь, то его можно понять. Ведь он еще не отпущен на свободу, он еще не доказал тебе свою невиновность. И поэтому стремится заранее преуменьшить тяжесть своего преступления.

– В общем-то допустимо, – медленно, с сомнением проговорил Зайцев.

Что значит допустимо?! – возмутился Ксенофонтов. – Расхождения в показаниях могут оказаться большими или малыми, заметными тебе или заметными мне, но они обязательно будут. И суть расхождений жестко определена: убийца женщину осуждает, невиновный ее оправдывает.