Виктор Пронин - Слишком большое сходство

На следующий вечер Зайцев и Ксенофонтов опять сидели в вареничной в самом углу под большой керамической тарелкой. Между ними стояла бутылка пива и два стакана, которые им удалось выпросить на кухне. Прихлебывал пиво только Ксенофонтов, причем с подчеркнутым удовольствием, поскольку угощал Зайцев.

– Знаешь, мне ночью иногда хочется выпить глоток. Присядешь к окну, смотришь на город, мысли всякие приходят, иногда неплохие мысли, трогательные… Прямо душа изболится. Но теперь я знаю, что делать в таких случаях – буду тебе звонить. – Ксенофонтов говорил, привычно посмеиваясь и над собой, и над собеседником.

– Я поступлю проще – завезу тебе два ящика пива, и пей в любое время суток.

– А общение с лучшим другом, который понимает тебя с полуслова, готов помочь тебе советом, делом, попригорюниться с тобой в предрассветный час… Нет, без этого не надо мне никакого пива.

– Ладно, – согласился Зайцев. – Будет тебе общение. Только скажи, откуда ты взял портрет, который так красочно расписал вчера?

– Он помог?

– Пиво пьешь? Вот и пей. И не задавай глупых вопросов.

– Я взял его портрет из анонимки.

– Увидел в интервалах между строчками?

– Ты, Зайцев, когда-нибудь станешь хорошим следователем, проницательным и ясновидящим, но пока… пока тебе нужно стремиться к этому. В том письме есть одна тонкость… Точка с запятой. Знак препинания. О, какой опасный знак!

– Помню я эту точку с запятой! И что же в ней такого?

– Знаешь, когда она ставится? В сложном бессоюзном и сложносочиненном предложениях, кроме того… Впрочем, тебе этого не понять. Ты когда последний раз поставил точку с запятой?

– Не помню… В школе, наверное.

– Во! Пойдем сейчас к нам в редакцию, я дам тебе три мешка писем от наших читателей. Если ты найдешь хотя бы одну точку с запятой, считай, что не я, а ты выиграл в нашем споре. Не найдешь. Не пользуются.

– Что же получается… Точка с запятой дает основания говорить о человеке все те гадости… – Зайцев недоверчиво посмотрел на Ксенофонтова.

– Эх, Зайцев! Боюсь, нам с тобой придется поменяться рабочими местами. Ты будешь писать о продовольственной программе, а я пойду в прокуратуру злодеев уличать. Я же говорил не просто о человеке, употребившем этот знак препинания, я говорил о сволочи, которая с помощью анонимки убила ближнего своего. А точка с запятой дала мне лишь его психологический рисунок, если позволишь так выразиться.

– Позволяю! – бросил Зайцев. – Дальше!

Точка с запятой предполагает основательность в характере, многоплановость мышления, грамотность. Не всякий выпускник университета рискнет употребить этот знак. Веяние времени, Зайцев. Мы живем в мире разговорных фраз, телеграфного стиля, в мире междометий и восклицаний. Да, как это ни печально, мы с тобой наблюдаем закат эпистолярного жанра. Торопимся, комкаем чувства, опускаем подробности, поскольку даже не надеемся, что у кого-то хватит терпения выслушать нас. Мы стесняемся собственных переживаний, они кажутся нам постыдными и недостойными внимания, боимся признаться в них близкому человеку. Даже сами себе не докучаем раздумьями! Сомнения кажутся нам слабостью, перечисления утомляют, мы привыкли к мыслям простым и четким, как казарменная команда. Игра мысли, ее дерзость, свежесть нам недоступны. Начав сокращать слова, мы не можем остановиться и сокращаем фразы, чувства, мечты! Кто знает, не сокращаем ли мы этим и свою жизнь… Говорят, люди стали дольше жить, но у них совсем не осталось времени! Нас устраивают самые примитивные, убогие объяснения, и мы не замечаем их лживости и пустоты. Вот я говорю всего две минуты, а ты уже смотришь на часы… Это печально, Зайцев.

– Да я просто так, по привычке.

Вот и я о том же… Ты почитай иногда газету, в которой работает твой лучший друг. Там нет точки с запятой. Там сплошные точки да крючочки, эти, как их… запятые. С их помощью мы перечисляем проблемы, задачи, свершения и победы. Да еще эти жерди – тире! Считается, что они создают видимость крепкого, напористого слова. А тут вдруг, бац! – точка с запятой. Человек не подозревает даже, что, употребив этот знак, поставил именно штемпель, заявил о своих высших претензиях.

– А может, он ни на что и не претендует? – удивился Зайцев.

– Он прибегает к анонимке, чтобы оставить себе место для продвижения! У него комплекс превосходства, если он убежден, что это место принадлежит ему и только ему. Он достаточно подл, если, отказавшись от открытых и честных поступков…

– Но почему он никак себя не замаскировал?

– Что ты! Он сделал очень четкий маскировочный маневр. Понимаешь обращение? Явно хамское, наглое, оскорбительное! То есть он давал понять, что пишет человек низкого пошиба, невысокой культуры, понятия не имеющий о какой-то духовной жизни. И тут же – точка с запятой. Вот его маневр и вылез наружу. Значит, на самом деле он не такой, каким хочет казаться в письме. Можно прикинуться невеждой, но нельзя притвориться грамотным, нельзя притвориться… знатоком японского языка, не владея им.

– Знаешь, я, кажется, не жалею о проигрыше.

– А я рад выигрышу. И, разумеется, тому, что ты уличил этого типа. Да! Не сочти за труд, мотанись через дорогу, возьми еще бутылочку пивка. Дождь кончился, сегодня такой хороший вечер… И так приятно, когда тебя угощают от всей души.

Медленный, торжественный снег ложился на ветки деревьев, на крыши машин и шапки прохожих, а светофоры мигали, как может мигать в минуту слабости человек, вспомнив свои счастливые годы. Ксенофонтов чувствовал, как с каждой минутой ему становится все печальнее. Казалось, там, за окном его кабинетика, идет жизнь, а здесь ему предстоит лишь ее описывать. Ксенофонтов уселся за маленький тесноватый стол, усыпанный начатыми листками бумаги, и снова прижался лбом к холодному стеклу. Нет, не мог он отдаться светлой печали до конца, насладиться видом падающего света, розовыми лицами прохожих и разноцветными вспышками светофора на перекрестке, поскольку сегодня, как и всегда, ему предстояло сдать двести строк в номер. Двести строк о слесаре Жижирине, о котором он только-то и знал, что тот выполнил план на сто двадцать один процент и выточенные им болты отличались потрясающим качеством, потому как полностью соответствовали техническим требованиям.

«Когда щуплый паренек Женя Жижирин впервые переступил порог заводской проходной, сердце его радостно дрогнуло…» – мелькнули слова у Ксенофонтова, но он даже не пошевелился, хотя такое начало обещало получить желанные двести строк. «Думал ли школьник Женя Жижирин, получая из рук любимого директора аттестат зрелости, что через два года его портрет будет висеть у заводской проходной…» – промелькнула следующая фраза, тоже вполне приличная, но Ксенофонтов не смог найти в себе сил отойти от окна, за которым продолжал падать снег. «Когда воспитательница детского сада спрашивала у худенького Жени Жижирина, кем он мечтает стать, мальчик отвечал не задумываясь: «Слесарем, как мой дед!» Прошли годы…»