Марина Серова - Жемчужина в мутной воде

— Что случилось? — Я подлетаю к раненому.

Он растерянно смотрит на меня.

— Попите… — говорит он что-то невнятное. Я ничего не поняла, сдвинула брови. Он убрал руку от лица, сплюнул на землю сгусток крови и осколок сломанного зуба. — Плостите, я пости догнал его. — Несмотря на ранение, парень в первую очередь переживал из-за того, что подвел меня. Всегда уважала таких людей.

— Это он вас так?

— Нет, кто-то дугой. Я не знаю, откуда он взялся, как улаган налетел, сбил с ног.

— Лицо его видели? — без особой надежды на положительный ответ спросила я.

Он только покачал головой и виновато отвел взгляд.

— «Скорую» вызовите, — обратилась я к толпе любопытных и участливых граждан, — вызовите «Скорую».

— Уже вызвали, сейчас будут, — подал голос кто-то из прохожих.

— Оставайтесь здесь, за вами приедут, — велела я человеку Порошина и поспешила к своей подопечной.

Я вернулась обратно в зал автовокзала. Присутствующие уже осознали, что паника была ложная, никакой опасности нет, и стали медленно разбредаться по своим делам. Кто-то еще пытался оказать помощь «раненой» Мальвине, с трудом понимая, что с ней произошло. Ларина сидела, поджав ноги, и плакала, размазывая по лицу потекшую тушь. Я приблизилась к ней, посмотрела с жалостью и раздражением одновременно. Она взглянула на меня, всхлипывая, в ожидании упреков, но я сейчас была не в настроении читать мораль. Свидание с Пеликановым сорвалось и вряд ли уже состоится. Я повернулась туда, где оставалась Мордакина. На подоконнике ее не было, у книжного развала тоже. В душе появилось пугающее чувство «провала». Неужели Пеликанов воспользовался ситуацией и похитил Светлану? Бегу к окну, ее не видно, сердце сжимается, чувствую, как по спине побежали мурашки. Расталкиваю путающихся под ногами пассажиров автовокзала, позади себя слышу упреки и ругань.

— Куда прешь, корова? — Это самое вежливое высказывание.

Передо мной пышная продавщица печатной продукции в красном фартуке. Она проводит ревизию товара, пересчитывает журналы и газеты, наверное, в суматохе кто-то позаимствовал у нее часть продукции. За столиками с прессой какой-то темно-синий тюк. Приближаясь к нему, понимаю, никакой это не тюк, это Мордакина свернулась комочком и замерла. С души как будто камень упал, дышать стало легче, сердце уже не билось с такой бешеной силой. Отлегло.

— Света. — Я присела рядом с «тюком».

Мордакина, как черепашка, вытащила голову из своего «панциря» и испуганно посмотрела на меня.

— Что это было?

— Это провал, — сказала я с горечью. — Пошли отсюда, Света, нам тут больше нечего делать.

Заночевать мы решили в моем доме. Точнее, не мы решили, а я так решила. В квартиру к Мордакиной сейчас ехать нельзя, а у меня тихо, уютно, сытно, можно спокойно посидеть и поразмышлять о деле. Света не возражала, она за последние дни столько натерпелась и насмотрелась, что теперь мечтала лишь о горячем душе и теплой постельке.

Тетя Мила постелила гостье в моей комнате, правда, сначала предложив ей диван в гостиной, но Светлана категорически отказалась разлучаться со мной. Я сварила кофе, поставила чашки на поднос, в вазочку насыпала печенье, конфеты и отнесла все это в комнату.

— Вообще-то перед сном не рекомендуется пить кофе, — рассеянно сказала Светлана, делая первый глоток.

— Нам можно.

Мы дружно помолчали, потом я выключила верхний свет, отдернула занавеску. Луна осветила комнату не хуже ночника, в ее призрачном свете я отчетливо видела силуэт Мордакиной. Она еще не улеглась, взбила подушку, прислонила ее к стенке и полулежа устроилась в постели. Мне тоже не спалось, я ждала. Ждала, когда Света начнет задавать вопросы, я чувствовала, что она хочет поговорить со мной, но не знает, с чего начать. Настенные часы ритмично отсчитывали минуты, но мне казалось, что время остановилось.

— Женя, ты не спишь? — тихо спросила Светлана.

— Нет.

— Можно тебя спросить? — Она уже созрела для разговора.

— Спрашивай.

— Скажи, до того как ты взялась за мое дело, ты знала, что Маринка Пилка погибла?

— Знала.

— А почему мне ничего не сказала?

— Я ведь спрашивала тебя про Ольшанскую, ты сказала, что не знаешь ее.

— Я не знала, что Пилка развелась и вернула себе девичью фамилию. Я не знала, что она стала Ольшанской.

— А я не знала, что Ольшанская прежде была Пилкой.

— Понятно. — Мордакина вздохнула. — Это хорошо, что мы просто не поняли друг друга. Я уж испугалась, думала, ты нарочно что-то скрываешь от меня, недоговариваешь. А это всегда пугает, когда человек, которому доверяешь, не откровенен с тобой, особенно в такое непростое время.

Глаза уже окончательно привыкли к полумраку, теперь я видела не только силуэт Мордакиной, я видела ее лицо: в свете луны оно казалось очень бледным, только глаза блестели. Я догадалась, что они неспроста так блестят, это слезы, и в них отражается свет из окна.

— Знаешь, чтобы нам быть уже до конца откровенными друг с другом, хочу сказать тебе еще кое-что, — сказала я через минуту.

— О чем? — Светлана несколько напряглась.

— Ольшанская не единственная жертва. — Я нарочно сделала паузу, ожидая реакции Мордакиной. Света молчала, ее губы дрожали, она не решалась задать вопрос: «Кто?» Я не стала ее долго мучить и сказала: — Имя Регина Румянцева тебе о чем-то говорит?

Ответ Светланы был безмолвным, но весьма красноречивым. Она зажмурилась, губы еще больше задрожали, пальцы сжались в кулаки, слезы покатились по щекам. А потом она нашла в себе силы и тихо сказала:

— Я всегда ее недолюбливала. Она была другая, не такая, как мы. Ее интересовали только деньги, она работала без интереса, спустя рукава. Из-за этого мы часто ссорились, ругались. Но я никогда не желала ей смерти. — Света уже не в состоянии была владеть собой, она закрыла лицо руками и в голос разрыдалась. — Я никогда не пожелала бы ей смерти, ты веришь мне?

— Верю, Света, конечно, верю. — Я приблизилась к Мордакиной, обняла за плечи и прижала ее голову к своей груди. Мордакина с радостью приняла мое участие, крепко обняла и уткнулась мокрым носом в плечо.

Вообще-то я никогда не одобряла подобные сцены женской слабости, но всегда позволяла своим клиентам как следует выплакаться, а иначе с ними невозможно было о чем-то разговаривать. А поговорить, как правило, было о чем. Вот и сейчас, когда Мордакина вдоволь нарыдается и выпустит пар, я собиралась поговорить с ней о Регине Румянцевой и о том, что могло связывать их двоих, а точнее, четверых, включая Ольшанскую и Зернову, помимо совместной работы на студии.

Наконец Мордакина немного успокоилась, вытерла нос и глаза краем пододеяльника и посмотрела на меня. Глаза ее были воспаленными и красными от слез, нос тоже округлился, как будто опух.