Камилла Гребе - На льду

– С ним такое бывает, – поясняет Манфред, словно читая мои мысли.

Я молчу.

– Наверно, что-то случилось, – поддакивает Санчес, задерживая на мне взгляд.

Им все известно? Известно, что мы с Петером не только коллеги?

– Мы и без него прекрасно справимся, – говорит Манфред.

– Но почему вы его защищаете? – спрашиваю я. – Он просто берет и уходит, а вы делаете вид, что так и надо. Вы что, действительно думаете, что это нормально?

Они молчат.

Так мы и сидим молча. Потом звонит мобильный Манфреда. Он приподнимается на сиденье, чтобы достать телефон из кармана. При его крупном телосложении это нелегко. Слушает и поворачивается ко мне.

– Эмму видели с Вильмой полчаса назад на ее старом месте работы. Свидетель – журналист, который писал статью про Орре и брал у нее интервью.

– Что будем делать? – спрашивает Санчес.

– Поедем, – отвечает он, заводя мотор.

– Подождите, – прошу я. – Мы можем еще немного подождать здесь? Я уверена, что она придет сюда.

Манфред смотрит на меня.

– Мы не там ищем. Надо возвращаться.

– Нет, я остаюсь.

– Ты поедешь с нами, – с резкой ноткой в голосе командует Манфред.

Я открываю дверь и выхожу. На улице темно. Под ногами – обледеневшее месиво из грязи и снега.

Манфред с Санчес обмениваются взглядами.

– Делай как хочешь. Я бы советовал тебе отправиться домой поспать. Одна ты все равно ничего сделать не сможешь.

И они уезжают.

Мне зябко. Холод проникает под мокрый пуховик. Я понимаю, что забыла в машине шапку и варежки. Хорошо еще, что блокнот со мной. Лежит во внутреннем кармане куртки в безопасности. От одной мысли, что Манфред и Санчес могли бы прочитать мои заметки с комментариями, как они и другие члены команды выглядят внешне, и поняли бы масштабы моей болезни, пугает больше, чем холод.

Деменция.

Провалы в памяти.

Неизлечимо.

Я сжимаю руки в кулаки и стараюсь не думать ни о болезни, ни о морозе, кусающем щеки. Я думаю об инуитах. Они переживали зиму за зимой, выдерживая самый сильный мороз. Жили в непроглядной темноте много месяцев и не переставали охотиться. И приносить жертвы морской богине Седне, чтобы та помогала им ловить добычу и не утаскивала охотников на дно. Проходит полчаса. Никого. Я надеваю капюшон и сую руки в карманы. Топчусь на месте, не зная, что мне делать. Передо мной темный и пустой дом, подготовленный к сносу. Осколки разбитых окон, наполовину заколоченных фанерой, блестят в свете луны, как острые зубы.

Может, Манфред был прав, и мне стоит поехать домой к Гунилле. Выгулять Фриду и лечь спать. И не ставить будильник. Забыть обо всем. Забыть, как Петер ушел, забыть про шапку и варежки. У меня даже возникает желание позвонить Уве. Но даже здесь, на лютом морозе, это не кажется хорошей идеей. Я лучше всю ночь просижу у заброшенного дома на Капельгрэнд, чем вернусь в эту тюрьму на Шеппаргатан.

Я поворачиваюсь и иду в сторону освещенной Ётгатан, прохожу мимо паба и останавливаюсь в нерешительности. Все еще думаю – поехать мне домой или остаться здесь. И тут я вижу ее. Она идет по Хёгбергсгатан, держа за руку девочку. Идет медленно, тяжело ступая, с низко опущенной головой. И я не знаю, что делать. Подойти к ней? Или дать им пройти?

Девочка тоже с трудом передвигает ноги, шаркая сапогами по грязи. Эмма буквально тащит ее за собой. Куртка расстегнута. Голова без шапки.

Я знаю, что, если я сейчас ничего не сделаю, с девочкой может случиться самое плохое. Она может замерзнуть насмерть за ночь, или Эмма спрячет ее так, что мы никогда ее не найдем. Но, заговорив с Эммой, я рискую своей жизнью.

А есть ли мне чем рисковать, спрашиваю я себя. Стоит ли моя жизнь того, чтобы за нее держаться?

Что будет со мной после того, как это расследование закончится? Ничего.

Я подхожу к Эмме с девочкой.

– Я знаю, что тебе сделал Йеспер Орре, – говорю я.

Эмма останавливается и смотрит на меня настороженно. Девочка тоже останавливается, открывает рот, но ничего не говорит. Волосы все спутались, словно их не расчесывали неделю. Куртка вся в пятнах. Свободная рука сжата в кулачок. Видно, что ей холодно.

– Что? – произносит Эмма.

– Я знаю, что он предал тебя, изменил тебе. Он поступал так же и с другими.

Она моргает и поднимает глаза к небу, где светит полная луна.

– Кто ты?

– Я та, кто много знает о Йеспере и его поступках.

– Вот как. И что ты тут делаешь? – спрашивает она хриплым от холода голосом.

– Что я тут делаю? – переспрашиваю я. – Жду мужчину. Мужчину, который никогда не придет.

Наши глаза встречаются. Она кивает.

– Я знаю, каково это, – произносит она, делая ударение на каждом слове.

Я осторожно беру ее за рукав.

– Пойдем поговорим.

Она оглядывается по сторонам.

– Нам нужно идти.

– Может, зайдем погреемся? – спрашиваю я. – Нельзя все время бежать, Эмма.

По ее глазам я понимаю, что совершила ошибку, назвав девушку по имени. Взгляд становится жестким.

– Ты кто такая? Ты из полиции?

– Нет, я…

– Тогда проваливай, – говорит она, скидывая мою руку с небывалой для ее комплекции силой.

Я пытаюсь встретиться с ней взглядом, но она двигается быстрее, толкает меня, и я падаю на обледенелый тротуар. Раздается хруст костей, и рот наполняется кровью. Острая боль пронзает плечо. Я хватаю ее за ноги.

– Отстань от меня, старуха, – кричит она, пиная меня ногами.

И вот она уже верхом на мне. Сидит у меня на груди. Что-то блестит у нее в руке. Сначала я не понимаю, что это, не понимаю, что сейчас произойдет. Потом вижу – у нее в руках кухонные ножницы. Она заносит их, и время останавливается. Я отчетливо вижу все – ярость у нее на лице, открытый рот Вильмы, молча взирающей на происходящее, снежинки у меня над головой, сверкающие в свете фонаря.

И еще кое-что. В окне паба я вижу Петера. Он сидит за столом и сверлит взглядом полный стакан пива перед ним.

И в тот момент, когда ножницы пронзают мою куртку, он вдруг потягивается и видит меня. В его взгляде я вижу страх и удивление, он вскакивает, опрокидывая бокал. И это все.

После этого только острая боль и холод тротуара. Я закрываю глаза и чувствую усталость, которая приходит на смену боли. Мне кажется, что мое тело утратило тяжесть и я лежу на свежевыпавшем снегу или парю над ним, легкая и воздушная, вдалеке от всего плохого.

Становится очень тихо. Но краем сознания я все еще чувствую присутствие Петера где-то рядом, и от этого мне тепло.

Я сижу в тесной комнате и смотрю в окно. Сквозь толстое стекло угадываю набухшие почки на ветвях деревьев. На улице внизу прогуливается беременная женщина. Мужчина поддерживает ее под руку. Видимо, ей пришло время рожать, и врачи послали ее пройтись, чтобы стимулировать схватки. Родильное отделение располагается в соседнем здании. Вдали за красными кирпичными домами виднеется море. Оно серо-синего цвета и покрыто белыми барашками. Говорят, на улице холодно, хотя вид из окна намного приятнее, чем, наверно, есть на самом деле. Но правду мне не узнать. Уже семь недель я не выходила на улицу. Семь недель я сижу перед этим окном и смотрю, как набухают почки и возвращаются перелетные птицы. Стук в дверь. Заглядывает Урбан.