Уэнди Уокер - Я все помню

Родители Тома – педагоги и интеллектуалы. Отец в течение тридцати лет преподавал в Коннектикут-Колледже литературу. Мать работала в ассоциации выпускников этого образовательного учреждения. Они жили, дышали наукой и гордились своей образованностью. Это находило отражение во всем, что они делали, в каждом прожитом дне. По большей части на Тома и его младшую сестру Кэти такое положение вещей оказывало благотворное влияние, я бы даже сказал, ставило их в выигрышную по отношению к остальным позицию. Отпуска они неизменно проводили, отправляясь всей семьей в туристический поход. Телевизор им разрешалось включать только под присмотром взрослых, и то лишь по выходным. Можно только догадываться, сколь скучны были передачи, которые им позволялись. Каждое лето им полагалось прочитывать по десять книг, в летний лагерь их не пускали. Никаких вечеринок с ночевкой у друзей, неукоснительный «комендантский час» и церковь по воскресеньям, хотя религия в их семье обсуждалась скорее в терминах теории и социологии, нежели с точки зрения душевного подъема или веры. Все оценивалось и подвергалось тщательному анализу, выхолащивалось от эмоционального налета, способного привести к искажению истины или спровоцировать нежелательное развитие событий. Подобные личности известны всем. Менее дисциплинированным из нас они внушают желание трясти их до потери пульса, пока на их лице не отразятся хоть какие-то эмоции. Они производят впечатление бесчеловечных, хотя ведут себя исключительно правильно и хорошо.

Что все это значило для Тома? Когда он приносил в дневнике одни пятерки, не было ни бурных восторгов, ни объятий, ни поцелуев, ни звонков бабушкам и дедушкам. Ни двадцатипятицентовых монет в копилку, ни дополнительного десерта за ужином, ни поблажек в занятиях фортепиано. И табель к холодильнику магнитами никто не прикреплял. Нет, школьные достижения оценивались и обсуждались, Тому напоминали, что они являются результатом упорного труда и что ему не следует думать, будто он лучше или сообразительнее других. Пел ли он на школьном концерте, наносил ли вяло удар, позволявший добежать только до первой базы во время бейсбольного матча Младшей лиги, лепил ли из глины на уроке творчества зверюшку, лишь отдаленно напоминающую жирафа, – что бы Том ни делал, все подвергалось честному и беспристрастному разбору. Во втором номере, Том, ты немного фальшивил. Тебе повезло, что ты добрался до первой базы, не думай, что подобное повторится снова, надо больше тренироваться. А когда ты лепил зверюшку, то, скорее, отнесся к делу несерьезно и решил позабавиться.

Они просто немного забежали вперед, верно? Опередили время, раньше всех последовали совету, который нам силой навязывают в последние десять лет. Мы не должны гордиться детьми, они сами должны гордиться собой. И восхвалять их напрасно тоже не надо, иначе они просто перестанут доверять нашему мнению. Не стоит выпускать их в этот мир, уверяя, что они лучше, чем на самом деле. Это приведет лишь к разочарованию. Подлинная уверенность в себе приходит только в результате воспитания, основанного на доверии.

В неприятии всего этого абсурда я стою особняком.

Мы – мелкие создания, не заслуживающие даже того, чтобы о нас говорить. И только место, которое каждый из нас занимает в сердцах окружающих, овеществляет нас, придает смысл нашему существованию, позволяет гордиться и ощущать собственное «я». Родители нужны для того, чтобы любить нас без всяких условий, беспричинно и даже вопреки всякой логике. Они должны смотреть на нас через призму любви и всячески доказывать, что их сердца наполняются радостью от одного факта, что мы их стараниями ходим по этой земле. Да, когда-то мы поймем, что вылепленный нами глиняный жираф не является вершиной мастерства. Но, доставая его с чердака, мы должны плакать, вспоминая, что родители, увидев этот уродливый кусок глины, испытывали неуместную, почти абсурдную гордость, жаждали обнять нас и прижать к груди до хруста в костях. Вот что нам требуется от родителей, а не истина о том, как мы мелки и незначительны. В жизни будет полно других людей, которые будут без конца об этом напоминать и давать бесстрастные оценки нашей бездарности.

Для меня совсем не удивительно, что Том, с одной стороны, ощущал свою посредственность, с другой – соответствующим образом себя вел. Что женился на женщине, лишь подчеркивавшей его незначительность, и работал на хозяина, относившегося к нему, как к ничтожеству. Это наш удел – воссоздавать во взрослой жизни схемы, вынесенные из детства. А потом мы еще удивляемся, что несчастны. Вот почему у меня прекрасный дом и я езжу на хорошей машине.

Что меня в Томе восхищало, так это его безумная любовь к своим детям. И хотя этот человек подсознательно встал на путь разрушения собственной личности, Дженни и Лукасу он ничего подобного не желал. Инстинкта, демонстрирующего, сколь огромное место они занимают в его душе, из него так никто и не выбил. Изнасилование Дженни и последовавшая попытка самоубийства тоже не смогли его уничтожить. В моем представлении, когда я мысленно рисую Тома с семьей, по дому летает мяч, который одни бросают, а другие ловят, раздается смех, а потом все усаживаются и играют в компьютерные игры. Все это он делает, сжав челюсти и с разбитым сердцем, но все же делает.

Желая добиться своего, Том не всегда проявлял благоразумие в поиске насильника дочери. Несмотря на чувство вины, охватившее его после попытки Дженни покончить с собой, он так и не сдался. Вполне возможно, что убежденность Тома ослабла, эмоциональный накал немного угас, поскольку он немного успокоился, поверив жене, что Дженни идет на поправку и им нужно «двигаться дальше». Но он все равно упорно стоял на своем.

Поскольку любой в городке мог напасть на след насильника Дженни, весь Фейрвью активно занимался его поисками и сообщения о синем седане поступали буквально каждый месяц.

Сегодня уже ясно, что в результате этих сообщений полицейские лишь впустую потратили силы, на несколько месяцев сосредоточили все свое внимание на остановках школьного автобуса и в итоге потеряли почти год.

Машину, припаркованную на улице, примыкавшей к средней школе, заметили две возвращавшиеся домой старшеклассницы. Каких-то полмили пешком – и вот оно, место, где ребятишки любят собираться, чтобы выпить по молочному коктейлю и поозорничать, хотя в центре Фейрвью беспорядков почти не бывает. Однако на этой улице движение оживленное. Водитель автомобиля, вероятно, понятия не имел, что в интернете велась масштабная кампания по его поимке.

Дженни на тот момент в школу еще не вернулась. Вот уже второй год подряд полученная травма будто вычеркивала ее из жизни. В то же время по моему настоянию она тратила много сил на лечение, стараясь осознать всю серьезность событий, которые произошли прошлой и этой весной. Я ненавижу психологов-доктринеров, утверждающих, что лучшее средство от травмы – это возврат к нормальной жизни. Подобный подход – не что иное, как косный предрассудок, если не воспользоваться другим, не столь политкорректным выражением. В определенной степени для Дженни это тоже было бы правильным решением. Но только до того момента, когда она стала работать со мной. После этого подобный вариант уже не пошел бы ей на пользу, согласны? Вы когда-нибудь пробовали сосредоточиться на работе, узнав какие-то скверные новости? Или просто волнительные для вас? Что в таких случаях делает человек? Выходит на улицу покурить? Зовет жену? Плачет и не находит себе места? Но уж точно не садится за стол и не возвращается к работе.