Наталья Александрова - Ожерелье богини Кали

– Так, а еще ты говорил, что там в уголок монета была зашита. Здесь, я вижу, то же самое.

– Ну да. Монета была вшита для утяжеления, чтобы превратить обычный платок в орудие убийства. Вшита вручную, стежки довольно грубые – видно, что человек в смысле шитья неумелый.

– А монета?

– Монета европейская, номинал – два евро, отчеканена во Франции. – Семечкин протянул капитану увеличенный снимок монеты. – Аверс и реверс, – пояснил криминалист. – Как у нас говорят, орел и решка.

– Да за кого ты меня принимаешь? – проворчал капитан. – Что я, не знаю, что такое аверс и реверс?

На фотографии были рядом изображены две стороны монеты. На лицевой ее стороне, на аверсе, был указан номинал – два евро, на изнаночной – изображение полуобнаженной женщины с мечом в руке.

– Что-то эти две дамы подозрительно похожи, – протянул Шерстоухов. – Только у одной четыре руки, а у другой две…

– И правда! – Бублик через плечо капитана взглянул на фотографию, потом на платок.

– Вот что, – решительно проговорил Шерстоухов, – нужно выяснить, где в нашем городе можно купить такие платки. Других зацепок пока все равно нету.

– Жень, ты тут? – В ее крошечный кабинетик, размером похожий на стенной шкаф, заглянул Костик. – Там к тебе пришли.

«Кто еще? – с неудовольствием подумала Женя. – Не Кристина ли приперлась? Зря я сболтнула, где работаю…»

Однако оказалось, что навестил ее Иннокентий. Он прогуливался по залу и внимательно рассматривал выставленные там экзотические вещи. Рассматривал с видом знатока, хмурил брови и качал головой, иногда пожимал плечами. Но хотя выглядел Иннокентий вполне компетентным человеком, ни один из продавцов к нему не подошел. Все опытные, понимают, что никакой это не клиент, покупать ничего не станет.

– Приве-ет! – Иннокентий улыбнулся своей асимметричной улыбкой и даже пошел к ней, растопырив руки для объятий.

Но, увидев нахмуренные Женины брови, тут же остановился и руки опустил, сделав вид, что ничего такого у него и в мыслях не было, просто потянулся. Женя хотела рявкнуть, какого черта ему надо и почему он не дает ей работать и вообще не дает спокойно жить, но взяла себя в руки. Вовсе незачем давать повод продавцам для сплетен.

– В чем дело? – холодно спросила она. – Случилось что-то? Мама здорова?

– Да ничего не случилось! – Он растерялся. – Просто решил тебя навестить, проведать, посмотреть, как ты работаешь. И потом, мы же недоговорили…

«Не о чем нам разговаривать!» – хотелось Жене ответить строкой из старого советского стихотворения, но опять-таки сейчас было не время и не место.

– Послушай, я, между прочим, на работе, – прошипела она, утянув его за резной шкаф черного дерева, – тут тебе не музей, где можно по целым дням ничего не делать и вообще на работе не появляться, меня за такое и уволить могут. А я не могу потерять эту работу, мне на жизнь нужно зарабатывать!

– Но, Женя, я вовсе не хотел тебя подводить, – он попытался взять Женю за руку, – мне просто очень нужно с тобой поговорить, а у тебя дома теперь… – Он поморщился, и Женя возблагодарила Бога за то, что послал ей Кристину. Может, и отвадит она Иннокентия. Как говорится, нет худа без добра. – Женя, ты до восьми работаешь? Так я подожду, – шептал Иннокентий.

– Только не здесь! Иди куда хочешь, но тут не маячь! – приказала Женя. – Я в девятом часу выйду, а до того времени исчезни и близко не крутись!

– Что за хмырь? – спросил Костик. – Чего он к тебе вяжется? Если помощь нужна, ты скажи только…

– Сама разберусь! – бросила Женя и ушла.

Иннокентий вышел из магазина и посмотрел на небо. Небо было хмурым, и тучи висели над крышами домов, как будто на дворе не весна, а поздняя осень. Будет дождь, понял Иннокентий, а у него нет зонтика, да и с зонтиком болтаться по улицам под дождем совершенно не хочется. А хочется сидеть в тепле, пить кофе, есть мамины пирожки и рассуждать об искусстве. Или о городе.

Хотя разговаривая о городе, нужно гулять. А гулять в такую погоду совершенно не хочется. И вообще с некоторых пор город Петербург переставал ему нравиться.

Улицы и площади полны были грубых невежливых людей, которые норовили толкнуть, обругать, а то и вытащить кошелек. В переулках подстерегали пьяные и агрессивные подростки, все дворы были заперты на кодовые замки, у всех галереек, чердаков и крыш появились хозяева, опять-таки все заперто, так что не попадешь. А все, что не заперто, облюбовали бомжи, и туда тоже никак нельзя было сунуться. Да если честно, Иннокентию и не хотелось никуда ходить. А хотелось сидеть в тепле и так далее, смотри выше.

Но с этим были проблемы. Женя слушала теперь его явно неохотно и в дом пускала скрепя сердце. Иннокентий не полный чурбан, видел, как она морщится и стискивает зубы. А ему обязательно, просто обязательно нужно было с ней помириться. Потому что мать ела его поедом уже почти год, как только Женя получила в наследство квартиру.

Мать тогда орала так громко, что даже соседи постучали в стенку, разбила две чашки и настенную тарелку. Она твердила, что Иннокентий полный болван, что упустил Женю, что только на нее она может его оставить, если с ней что случится, потому что у нее сил уже нет тянуть эту лямку. И как было бы прекрасно, если бы они жили в Жениной квартире, а она хоть немного передохнула бы тут, в тишине и покое.

А Женя и на работу приличную устроилась, так что с деньгами у них было бы все в порядке, а так она, мать, не может даже в санаторий съездить, потому что не представляет, как тут Иннокентий без нее проживет. И что, если он с бывшей женой не помирится, она, мать, просто не знает, что с ним сделает. Потому что второй такой дуры ему ни в жизнь не найти. Точнее, Женя вовсе не дура, просто не разобралась по молодости, что Иннокентий собой представляет.

Он тогда очень на мать обиделся – оказывается, вот как она о нем думает. И это о родном единственном сыне! Она, конечно, потом прощения просила за то, что наговорила сгоряча. Они помирились, но все же остался какой-то неприятный осадок. Но он решил, что мать права, лучше Жени ему жены не найти. Нужно найти способ ее вернуть. Точнее, снова увлечь ее так, чтобы она пустила его жить в свою квартиру.

Только бы это случилось, а там уж он постарается утвердиться. Он уговорит ее, уболтает, как поправляет мать с усмешкой. В последнее время она стала просто невозможной. Совсем как директриса в музее, где он работает. Та просто видеть его не может, у нее такое лицо делается, как будто дохлую лягушку съела.

Конечно, лучше бы разговаривать с Женей дома, в спокойной обстановке, когда уютно светит бра на стене и в чашках дымится ароматный индийский кофе, а на тарелке – мамины пирожки, ах да, про это он уже упоминал.