Array Альманах «Подвиг» - Ночные окна. Похищение из сарая

— После! — буркнул я.

С лестницы навстречу нам спускался задумчиво-отрешенный Бижуцкий. Малиновая пижама сидела на нем, как концертный фрак.

— Этот никогда не спит, — шепнул Левонидзе. — Особенно в полнолуние.

— Куда путь держим? — громко рявкнул Волков-Сухоруков.

Борис Брунович вздрогнул, очнулся и едва не скатился с лестницы.

— Чего вы орете? — зашипел я на рыжеусого сыщика.

— Виноват, — отозвался он. — Но разве не странно, что тут ночью шляются туда-сюда всякие подозрительные личности? Да еще постоянно в пижамах!

— А в чем я, по-вашему, должен ходить? — возмущенно отреагировал Бижуцкий. — Это мой рабочий костюм, если хотите. Пижама, знаете ли, спасла мне жизнь, когда я перелез через подоконник и очутился в доме моего соседа Гуревича. Поэтому-то на меня и не обратили никакого внимания, приняли за своего. Там каждый был кто в чем, даже абсолютно голые, но только не в цивильном платье! А когда я скромно встал в уголке, то…

— Потом, потом! — перебил его Левонидзе. — Не видите разве, что мы заняты?

Я торопливо шел впереди, а остановился лишь перед номером Ларисы Сергеевны Харченко. Постучал, потом толкнул дверь. В комнате горел верхний свет. Мы всей гурьбой вошли в помещение. И замерли.

Актриса сидела в кресле, словно отдыхала. Губы ее были строго поджаты, а недовольный немигающий взгляд устремлен на нас. Она будто бы желала потребовать немедленного ответа за столь позднее вторжение в ее апартаменты. Но ничего не спрашивала. Двух мнений по поводу ее теперешнего состояния возникнуть не могло: она была явно мертва.

— Врата ада снова отворены!.. — глухо проговорил за нашими спинами Бижуцкий.

Я хоть и не судмедэксперт, но сделал предположение, что смерть актрисы наступила около часа назад: температура тела еще не успела упасть. Тем временем Левонидзе и Волков-Сухоруков начали осмотр комнаты. Бижуцкий стоял возле двери в позе Бонапарта, сложив на груди руки. Лариса Сергеевна была облачена в нарядное платье, аккуратно причесана. На коленях у нее лежала открытая книга. Я взглянул на обложку. «Анна Каренина» Льва Николаевича. Она словно бы читала на ночь этот роман и… зачиталась. Так и осталась сидеть с широко раскрытыми удивленными глазами. Возможно, остановилось сердце. Возраст все-таки. С любовными играми нужно бы поаккуратнее… По крайней мере, никаких следов насильственной смерти я не обнаружил.

Зато Левонидзе нашел в ванной два бокала и полупустую бутылку шампанского. А Волков-Сухоруков — курительную трубку под креслом. Чему оба очень обрадовались. И сделали соответствующие выводы.

— Она кого-то ждала, дождалась, пила с ним шампань, читала вслух любимый роман, а потом… потом он ее убил, — сказал Волков-Сухоруков. И добавил: — А трубку забыл, она закатилась под кресло.

— Трубка принадлежит Тарасевичу, — заметил Георгий. — Это факт.

— А не кажется ли вам, господа, что преступник нарочно подбрасывает нам всякие явные улики? — задал вопрос я. — То нож с инкрустированной ручкой в бельевом шкафу Олжаса, то трубка? Слишком уж все просто. Даже смехотворно как-то. И каким образом он мог убить Ларису Сергеевну? Следов удушения и ножевых ранений нет. И почему она читала именно этот роман? Вот в чем вопрос.

— Он отравил ее, — высказал предположение Георгий. — Как Анну Каренину.

— Анна Каренина бросилась под поезд, — напомнил я. — Катерина Островского — с обрыва, а Муму утопили. Но это детали. Хотя насчет яда ты, возможно, прав. Нужна экспертиза. Вскрытие покажет. Но вероятно, что Лариса Сергеевна отравилась сама.

— Чем? — спросил Георгий. — Должен остаться пузырек или упаковка.

— Она могла принять, допустим, нечто, действующее не сразу. А упаковку из-под таблеток выбросить, спустить в унитаз, — ответил я.

Волков-Сухоруков с раздражением посмотрел на молчаливо застывшего Бижуцкого и сунул себе по ошибке в рот трубку Тарасевича.

— Ну а вы-то, вы, заходили в эту комнату? — рявкнул он, обращаясь к Б.Б.Б.

— Ежели бы заходил, то непременно бы оставил где-нибудь на стене надпись: «Врата ада», — невозмутимо отозвался Борис Брунович. — Я теперь всегда так делаю, когда натыкаюсь на чей-то труп. После моего пребывания в доме Гуревича…

— Заткнитесь! — вновь рявкнул сыщик, обрывая его. — Не мешайте мне думать!

— Было бы чем… — тихо проговорил Бижуцкий.

Мы все помолчали, потому что сказать в общем-то было нечего.

— И все-таки нужно допросить Тарасевича, — «родил» наконец мысль Волков-Сухоруков. Он сунул в зубы вторую трубку, на сей раз, собственную, и чертыхнулся.

— Тем более что он тут рядом, через номер, — поддержал его Левонидзе. — Не проглоти улику!

— А мне кажется, что нам надо бы заглянуть к Елене Стаховой, — сказал я. Судьба путаны вызывала у меня почему-то беспокойство.

— Что, думаете, и ее тоже — того? — спросил Волков-Сухоруков и многозначительно кивнул на актрису с «Анной Карениной» на коленях.

Я пожал плечами.

— Пока что он убивает женщин, — согласился Георгий, вынимая из входной двери ключ. — Мы запрем Ларису Сергеевну здесь. До приезда местной милиции. Но сообщать пока никому не будем. Потому что у нас есть, слава богу, свой представитель следственных органов.

— Так, так! — важно кивнул Волков-Сухоруков, дымя теперь черт знает какой трубкой.

— …и найдем преступника или преступников сами, — заключил Левонидзе. — Но заглянем не только к Стаховой, а и к Заре Магометовне. Если не возражаете.

Возражений не последовало. Волков-Сухоруков на всякий случай вытащил из кобуры пистолет. А Бижуцкий, указав пальцем на Харченко, спросил:

— Вы не боитесь, что она куда-нибудь денется?

— Куда? — несколько ошарашенно спросил фээсбэшник. — Под поезд, что ли, бросится?.. Вы уж совсем с глюками!

— Ну… мало ли. Исчезнет. Украдут, — гнул свое Борис Брунович.

Левонидзе молча и решительно вытолкал его вон из комнаты. Подождав, пока покинули помещение и мы, он запер дверь. А ключ положил в карман.

— Я «им» украду! — пробормотал он со свирепым выражением лица.

У него тоже, судя по всему, нервы были на пределе. Все эти происшествия и убийства кого угодно могли вывести из себя. Но только не таких людей, как Бижуцкий. Он начал насвистывать веселый мотивчик, поднимаясь вслед за нами на третий этаж.

— Слушай, отстань по-хорошему, — обратился к нему Волков-Сухоруков. — А то ведь пристрелю ненароком и в лесу прикопаю.

Угроза подействовала. Борис Брунович решил ненадолго «отстать». Правда, метров на десять, не более. А мы постучались в дверь к Заре Магометовне. Поскольку никто не отвечал, решились войти. Должно быть, напоминая стайку глупых гусей с замыкающим — Бижуцким, в малиновом пижамном «оперенье». Комната оказалась пуста. Волков-Сухоруков сунул свою клешню под одеяло.