Александра Олайва - Последняя

В любом случае это важно: значит, они не могут контролировать все аспекты моего окружения. Слабое утешение, но оно наполняет меня, словно озарение. Я ощущаю, как моя изолированность отступает. Впервые за очень долгое время я не «та самая», а просто «кто-то». Просто один человек среди множества. Я думаю о мужчинах и женщинах, пролетевших надо мной. Самолет громадный: наверное, несколько сотен пассажиров сидят там под шишечками вентиляторов, дремлют, читают, смотрят на своих планшетах фильмы… Кто-то, возможно, плачет, потрясенный чудовищностью предпринятого путешествия.

Я стою неподвижно, запрокинув голову, пока самолет не скрывается из вида, а его инверсионный след не начинает рассеиваться. Надеюсь, кто-то там, наверху, возвращается домой. Что хотя бы один человек в том самолете знает идеальную, бескорыстную любовь и возвращается к ней.

Следующие несколько часов проходят легче, чем предыдущие, если не считать того, что я безумно голодна. За несколько часов до заката мне попадается ручей, и я решаю разбить лагерь пораньше, чтобы попытаться отловить что-нибудь белковое. Детали капкана, которые я вырезала по время групповой стоянки, лежат у меня в рюкзаке, и теперь, когда в качестве приманки у меня есть нечто помимо сосновых шишек, он может сработать.

Я достаю три палки и устанавливаю их под деревом. Целую минуту пытаюсь сообразить, которую палку куда ставить, а потом подгоняю зарубки, уравновешивая и подравнивая. Когда мне удается добиться, чтобы капкан сохранял свою характерную форму, просто надавливая на верхнее звено, я смазываю кончик палки для приманки арахисовым маслом и наваливаю поверх тяжелое полено, которое должно занять место моей руки. Это очень ненадежное сооружение, но так и задумано – и оно стоит.

Кипячу воду порциями и строю укрытие, время от времени посматривая в сторону капкана. Приманка лежит в тени полена – нетронутая. В лесу становится сумрачно. Я сижу у костра и жду – просто жду, стараясь не подпускать к себе те мысли, которые приходят первыми. Мне это противно. Необходимо чем-то себя занимать. Я решаю вырезать второй капкан. Подбираю палки нужного размера: каждая примерно сантиметровой толщины, а длиной около тридцати – и начинаю работать. Мне нужно всего лишь четыре углубления и два заостренных конца, но их надо расположить очень точно. Вырезание отнимает неожиданно много времени: ножик, который мне выдали, стал настолько тупым, что сейчас, наверное, даже не разрезал бы брусок масла из холодильника. Когда я заканчиваю вырезать, руки у меня ноют, а на ладонях появились волдыри. Бросаю палки у ствола дерева и иду к ручью, чтобы найти длинный плоский камень, которым можно было бы нагрузить капкан.

Снимаю ботинки и носки и вхожу в воду. Галька массирует ступни… слабая боль. Выковыривая камень, я думаю о том, что ни за что не стала бы все это делать, не будь это частью шоу. Это приключение, на которое я напросилась, – оно оказалось совсем не тем, что я ожидала и чего хотела. Я считала, что открою в себе новые возможности – но на самом деле чувствую себя просто измученной.

Ставлю камень на попа. Он такой тяжелый, что я не могу его поднять, так что просто выволакиваю его на берег, а потом тащу к дереву. Камень оставляет след шириной пятнадцать сантиметров, который тянется через весь мой лагерь. Я вспоминаю дорогу, которая шла через лес, ведя от почтового ящика с голубыми воздушными шарами к домику, где у двери тоже оказались шары. Кажется, сам домик тоже был голубой… я точно не помню. Может, там только были полоски голубой краски. Как бы то ни было, все было ясно. Шаров было очень много: когда я заново все вспоминаю, их оказывается еще больше. И шарами дело не закончилось: бутылка в мойке, несколько свертков на столе. Все голубые. Даже лампочка в спальне казалась голубой, когда я нашла его… нашла это.

Я не вышла из игры. Я не вышла даже тогда, когда потом заболела: было несколько дней озноба и постоянного поддержания огня, потому что я теряла жидкость. Я не вскипятила воду в том домике и, наверное, из-за этого заболела. Рвота, понос, и ощущение холода… мне было так зябко! А они оставили меня мучиться.

Я бросаю камень у дерева.

Мне ничего не страшно после того, что они уже заставили меня перенести. Я никогда бы снова на такое не пошла – ни за что. Но я уже здесь и держу слово, а я обещала себе, что не сдамся.

Снова надеваю ботики, а потом становлюсь на колени и собираю вторую ловушку. Пока я проверяю опорную палку, у меня за спиной раздается глухой стук. Я поворачиваюсь: первая ловушка сработала. Мне кажется, что я вижу какое-то движение, но когда я оказываюсь рядом, белка уже мертва: ее переднюю часть вдавило в землю полено. Никогда особо не любила белок, особенно серых, – они ассоциируются у меня с городами, их перенаселенностью и замусоренностью, но все равно мне неприятно. Убивать млекопитающих тяжело, даже если это грызуны и даже если это ради еды.

– Извини, малышка, – говорю я, поднимая ее за хвост.

Купер смог бы разделать белку меньше чем за минуту: мы один раз проверили это, отсчитывая секунды словом «Миссисипи», – но я обычно занималась костром. Я готовила белок, но никогда не сдирала с них шкуру.

Со стороны это выглядело не особенно сложно.

Я кладу белку на полено. Купер сначала делал разрез под хвостом, так что я делаю то же, с трудом вспарываю шкурку своим тупым ножом. Перепиливаю основание хвоста. А потом (этот момент всегда меня потрясал своей легкостью) ставлю ногу на хвост, сильно его прижимая, и дергаю задние ноги белки вверх.

Воздух наполняется красными брызгами: белка рвется пополам, а я отшатываюсь назад. От резкого движения кружится голова: я словно оказалась на плоту, попавшем в спутную струю корабля. Сжимая оторвавшийся кусок белки, я опускаюсь на колено и заставляю себя сделать три глубоких и медленных вдоха.

Не знаю, что я сделала не так. Когда тянул Купер, шкурка белки всегда слезала, словно кожура с банана.

Не важно, в чем именно я ошиблась: нужно использовать все, что получится. Я смотрю на тушку. Какая радость: она разорвалась не пополам. У меня в руке все, кроме хвоста. Это можно исправить при должном терпении.

Я возвращаюсь к полену и вижу валяющийся там оторванный хвост: пушистый серо-белый комок. Память рисует картинку: Рэнди с потными рыжими волосами, вздыбившимися, словно в аниме, со светло-зеленой повязкой, туго стянутой на лбу, с беличьими хвостами, заправленными за уши. Я вижу, как он по-дикарски пляшет вокруг костра: заушные хвосты болтаются, а он издает вой, который должен звучать по-волчьи, но на самом деле остается воплем безумца.

Я сажусь на полено и смахиваю хвост на землю, стараясь сосредоточиться. Рэнди тут совершенно ни при чем. Важно только разделать белку. Может, мой разрез был слишком глубоким или я потянула слишком резко. Не знаю. Но, кажется, я знаю, что делать теперь. Я разделываю белку медленным способом, проталкивая пальцы вдоль мышц, постепенно отделяя шкуру. Это бесконечно долго. Наверное, я действую неправильно. Но в конце концов шкура оттянута вверх до передних лап белки. Я приставляю лезвие ножа к средней части передней лапы, а потом наваливаюсь на него. Кость ломается, а нож впивается в полено, так что мне приходится его вытаскивать. Со второй ногой и шеей я прикладываю меньшее усилие. Руки у меня скользкие и ноют, но я почти закончила. Теперь надо ее выпотрошить. Я переворачиваю тушку брюхом вверх, а потом поворачиваю нож лезвием к себе.