Дэвид Моррелл - Изящное искусство смерти

— Несмотря на не очень веселые обстоятельства, которые сопутствовали нашему знакомству, я рад, что встретил вас, мисс Де Квинси, и вашего отца.

— Если вы таким образом прощаетесь с нами, могу сказать, что это преждевременно. Вы видите нас с отцом не в последний раз. Вместо того чтобы возвращаться в Эдинбург к взыскателям долгов, мы собираемся на некоторое время задержаться в Лондоне.

Райан немного подумал над ее словами и, к удивлению девушки, сказал:

— Это хорошо. В Лондоне вам будет значительно интереснее. Он вас впечатлит.

У Эмили покраснели щеки.

— Пока что впечатления были так себе. Сейчас же мы с отцом намерены вернуться к скучному и нудному занятию: вести переговоры с книгоиздателями и авторами журналов.

— Я уверен, вы сможете провести время с большей пользой, — нашел в себе силы произнести Райан. — В Лондоне есть много вещей более интересных, чем общение с книгоиздателями.

— Да, я наслышана о знаменитом Хрустальном дворце и просто мечтаю его увидеть, — восторженно сообщила Эмили. — Говорят, он такой огромный, что его интерьер украшают высокие вязы.

— Да, это настоящее чудо. После Всемирной выставки три года назад его разобрали и перенесли из Гайд-парка в Сиднем-Хилл.

— Я готов сопроводить туда Эмили и мистера Де Квинси, — со счастливой улыбкой заявил Беккер.

— Какая забота, — пробормотал Райан. — Я бы и сам с удовольствием это сделал.

— Уверена, вы расстроены тем, как медленно проходит выздоровление, — заметила Эмили. — В этом и состоит еще одна причина, почему мы с отцом решили остаться в Лондоне.

— Еще одна причина?

— Доктор Сноу связан определенными обязательствами, которые не позволяют ему навещать вас так часто, как ему хотелось бы. Он дал мне подробные указания, как за вами ухаживать в его отсутствие.

— Поскольку мы не состоим в родстве, такие близкие отношения могут создать для вас неудобства, мисс Де Квинси. Боюсь, я буду для вас обузой.

— Ерунда! Вы вспомните, как ухаживала за ранеными во время Крымской войны Флоренс Найтингейл, и вам станет очевидно, что, когда дело касается милосердия, разговоры о ложной скромности неуместны. У женщин скоро появятся и другие занятия, кроме как быть служанкой, продавщицей в лавке или гувернанткой.

— Да, мисс Де Квинси, в ходе общения с вами я научился воспринимать новые и смелые мысли. И буду очень благодарен за ваше внимание.

— Пожалуйста, называйте меня Эмили. Детектив Беккер уже к этому привык. Мы столько всего пережили вместе — к чему же такие формальности?

— Детектив Беккер? — непонимающе покачал головой Райан.

— Да, я получил повышение по службе. И этим обязан случаю, который свел меня с вами, инспектор. Надеюсь, что нас ждут новые приключения.

— Думаю, с меня приключений достаточно, — пробормотал Райан и потер слипающиеся веки.

— Вы просто устали, — заключила Эмили. — И вы, и детектив Беккер — люди действия. Я еще не встречала таких активных людей. Теперь отдыхайте. Но может быть, перед тем как заснуть, вы назовете свое имя?

Райан немного поколебался, но ответил:

— Шон.

— А как зовут меня?

— Мисс…

— Пожалуйста, скажите еще раз.

— Вас зовут Эмили.

— Очень хорошо. — Девушка посмотрела на Беккера. — А как ваше имя?

Новоиспеченный детектив тоже несколько смутился.

— Джозеф.

— Великолепно.

Эмили переводила взгляд с одного полицейского на другого. Беккер казался лишь немногим старше ее двадцати одного года. Высокий, сильный, красивый молодой человек с уверенными манерами, а маленький шрам на подбородке делает его еще более привлекательным. Райан же был почти вдвое старше и теоретически вряд ли мог рассматриваться в ином качестве, нежели как надежный друг и старший брат, но ей так нравилось смотреть на эти морщинки на лице, свидетельствующие о большом жизненном опыте. Ну а его уверенность в себе и даже эта вечная угрюмость так и притягивали внимание девушки.

«Какие меня посещают странные мысли», — подумала она.

Но, как то всегда бывало с новыми идеями, Эмили не стала их отвергать.

— Шон и Джозеф, — провозгласила она и взяла руки мужчин в свои, — мне кажется, можно наконец сказать, что мы друзья.

— Ум лишен способности забывать, — с улыбкой заметил Томас Де Квинси. — Но, должен сказать, это происшествие я всегда буду вспоминать с радостью.

В 1886 году, спустя семьдесят пять лет после убийств на Рэтклифф-хайвей, рабочие газовой компании проводили работы по устройству траншеи для прокладки трубы на пересечении Кэннон и Кэйбл-стрит. На глубине шести футов в самом центре перекрестка они обнаружили скелет. Грудная клетка слева была пробита колом. Поначалу рабочие предположили, что откопали жертву произошедшего много лет назад убийства, но в ходе проведенного полицией расследования выяснилось, что скелет принадлежит Джону Уильямсу, человеку, которого подозревали в совершении убийств на Рэтклифф-хайвей. Он повесился в тюремной камере, и его не успели объявить виновным в зверских преступлениях, буквально парализовавших Лондон и всю Англию за три четверти столетия до того. Кости рук и ног, отдельные ребра были растащены любопытными на сувениры. Владелец таверны на пересечении Кэннон и Кэйбл-стрит демонстрировал посетителям череп убийцы на полке позади барной стойки. Что стало впоследствии с этим черепом, неизвестно.

В течение двенадцати месяцев я жил в Лондоне 1854 года. Подвигнул меня к этому Чарльз Дарвин. Ну или точнее — фильм о нем. Фильм назывался «Творение», и в нем рассказывалось о тяжелой работе Дарвина над его знаменитым произведением «О происхождении видов». Если вы относите себя к ортодоксальным христианам, вероятно, вы желали бы, чтобы он так и не закончил свой труд. Именно этого хотела жена Дарвина. Она твердо была уверена, что его теория эволюции богохульна, и всячески убеждала мужа прекратить работу. Одновременно сам Дарвин испытывал острое чувство вины, — возможно, он, пусть и неосознанно, был повинен в смерти любимой дочери. Дарвин дал добро врачам на терапевтическое вмешательство — гидротерапию, которая, похоже, ускорила неспешное течение болезни и приблизила развязку.

Все это, вместе взятое, вызвало у Дарвина хронические головные боли, учащенное сердцебиение и проблемы с желудком, так что он едва ли мог работать. И вот в этом-то вся соль. Дарвин не осознавал свою вину ни в смерти дочери, ни во все ухудшающихся отношениях с супругой. Мы-то, люди, знакомые с учением Фрейда, понимаем связь, существующую между разумом и телом, но для медицины викторианской Англии середины девятнадцатого века постоянные проблемы Дарвина со здоровьем являлись неразрешимой загадкой.