Дэвид Моррелл - Изящное искусство смерти

Он покинул свое логово, прошел пешком несколько кварталов до оживленного перекрестка, чтобы поймать кеб. Через две минуты рядом остановился свободный экипаж; возница гордо возвышался над его блестящим верхом. «Художник смерти» ничуть не обеспокоился тем, что торчит этим промозглым декабрьским вечером у всех на виду. В данный момент он даже хотел, чтобы его видели; впрочем, это было бы затруднительно — с Темзы на город быстро надвигался туман, окружая газовые фонари светящимся ореолом.

«Художник» сунул вознице восемь пенсов и велел отвезти его на Стрэнд, к театру Адельфи. Ловко пробираясь меж заполонивших улицу экипажей, уворачиваясь от хрипящих лошадей, кеб направлялся к толпе хорошо одетых горожан, ожидающих, когда их пустят внутрь. Светящиеся буквы над входом извещали, что сегодня в театре дают нашумевшую мелодраму «Корсиканские братья». «Художник смерти» был хорошо знаком с пьесой и легко мог ответить на любой вопрос о ней, особенно касаемо необычного режиссерского хода в двух первых актах: события в них разворачивались последовательно, хотя на самом деле (и зрителю предстояло это вообразить) происходили в одно время. В первом акте один из братьев видит призрака своего близнеца, а во втором зрителю в красках показывают, как в ту же самую минуту близнеца убивают. Во второй половине пьесы оставшийся в живых брат мстит убийцам, мстит жестоко, так что сцену буквально заливают потоки бутафорской крови. Многие посетители театра приходили от увиденного в ужас, но их праведный гнев только способствовал росту популярности пьесы.

«Художник смерти» слился с возбужденной толпой и вместе со всеми вошел внутрь. Карманные часы показывали двадцать минут восьмого. Занавес должны будут поднять через десять минут. В царящей в фойе суматохе он миновал служащего, который предлагал всем ноты «Темы призрака» — мелодии, звучащей в пьесе, — открыл боковую дверь, прошел немного по скрытому туманом переулку и притаился в тени за грудой ящиков. Там он просидел десять минут, терпеливо дожидаясь, не появится ли кто следом.

Убедившись, что все чисто, «художник» выбрался из переулка, прошагал два квартала и снова поймал кеб. Ждать ему на этот раз не пришлось, поскольку свободные экипажи, высадившие седоков возле театра, один за другим двигались по улице. В этот раз путь «художника» лежал в менее фешенебельную часть города. Он закрыл глаза и слушал, как колеса сначала мягко шелестят по ровным гранитным мостовым центральных улиц, а затем подскакивают на мелком необработанном булыжнике старинных переулков лондонского Ист-Энда. Когда «художник» вышел из кеба в районе, где редко встретишь человека в вечернем костюме, возница, несомненно, решил, что седок собирается снять здесь проститутку.

Зайдя в общественную уборную, «художник» достал из саквояжа менее презентабельную одежду и переоделся, а ненужный пока вечерний костюм аккуратно уложил в саквояж. Затем «художник» углубился в узкие улочки, и чем дальше он уходил, тем более убогие дома встречались по пути. Он нарочно перепачкал костюм и заляпал кожаный саквояж грязью. По дороге ему встретился извозчичий двор; туда зашел чисто выбритый мужчина со светло-каштановыми волосами, а вышел — с желтой бородой и в такого же цвета парике. Модный складной цилиндр давно уступил место потертой матросской шапке. Плотницкий молоток теперь лежал в кармане рваного матросского плаща.

Прошло два часа, а «художник» все шел вперед. Он никуда не торопился, и столь долгое путешествие его не утомляло. Он даже рад был возможности во всех подробностях еще раз прокрутить перед мысленным взором предстоящую композицию. Наконец под покровом густого тумана он приблизился к цели своего путешествия — ничем не примечательному магазинчику, в котором продавалась одежда для моряков, которых было полно в этом районе, вблизи от лондонских доков.

Он остановился на углу и достал из кармана часы, предварительно удостоверившись, что никто их не увидит. Часы были совершенно чужеродным элементом в здешних бедняцких кварталах, и любой случайный прохожий сразу бы заподозрил, что «художник» совсем не тот человек, за которого себя выдает. Стрелки показывали почти десять. Пока все шло по расписанию. Во время предыдущих посещений «художник» заметил, что местный полицейский проходит по этой улочке в пятнадцать минут одиннадцатого. Точность была отличительной чертой служителей порядка, и каждый патрульный ежечасно совершал двухмильный обход. Время появления полисмена возле магазинчика редко отличалось больше чем на минуту-другую.

Единственным человеком на улице, помимо «художника», была проститутка, которую даже холод не заставил вернуться в ту убогую дыру, которую она называла домом. Женщина шагнула было к потенциальному клиенту, но «художник» так на нее зыркнул, что бедняжка резко остановилась и поспешила скрыться в тумане в противоположном направлении.

Он снова обратил внимание на магазин и заметил, что стекло в единственном окне покрывает тонкий слой пыли и происходящее внутри можно разобрать с трудом. На улице появился мужчина и опустил на окно жалюзи, — как обычно, магазин закрылся в десять.

Когда мужчина вернулся внутрь, «художник» быстро пересек пустую улицу и подошел к двери. Если бы она оказалась уже заперта, он бы постучал в надежде, что торговец не откажется посвятить пять минут припозднившемуся покупателю и, возможно, продать еще пару брюк. Но дверь была лишь прикрыта; она скрипнула, когда «художник» толкнул ее и зашел в магазин, где было лишь немногим теплее, чем на улице.

Хозяин, как раз собиравшийся погасить висевшую на стене лампу, обернулся на шум. Ему было лет тридцать — худой, бледный, с тоской во взгляде, одет в черную рубашку со стоячим воротничком. Одна пуговица на рубашке отличалась от остальных по цвету. Внизу на брюках была бахрома.

Нуждается ли высокое искусство в достойном предмете? Иными словами, произведет ли убийство королевы больший эффект, чем убийство простого гражданина? Нет. Цель убийства как искусства — пробудить жалость и страх. Никто не станет жалеть убитую королеву, или, скажем, премьер-министра, или какого-нибудь состоятельного человека. Люди, скорее, испытают чувство недоверия, оттого что даже сильные мира сего не застрахованы от смертельного удара. Но потрясение длится не так долго, как жалость.

Нет, жертвой должен стать человек молодой, упорно работающий от восхода до заката, но с незавидным материальным положением; с надеждами и амбициями, с далеко идущими планами, несмотря даже на владеющее им уныние. У жертвы обязательно должны быть любящая жена и дети, находящиеся на его иждивении. Жалость, слезы — вот необходимые составляющие изящного искусства.