Л. Хилтон - Маэстра

– Ах да, твои знаменитые связи! Только пусть он не перезванивает мне на этот телефон. Надо будет найти таксофон.

– Умничка!

– Со временем я пришла к выводу, что всему можно научиться в процессе.

Мы поехали на метро в восемнадцатый округ и среди платанов, лаймовых деревьев и развалов с дешевыми африканскими платками нашли телефонную станцию на улице Гут-д’Ор, оттуда иммигранты могли по карточкам звонить своим родственникам. Рено купил карточку, и мы присели ждать своей очереди, а я пошла прямо по списку. Первые два номера были отключены, по третьему ответили и тут же повесили трубку, по четвертому сказали «Pronto», но, как только я заговорила, бросили трубку. Я попробовала следующие два – тщетно.

– А что мы будем делать, если он так и не ответит? Это все, что у тебя есть?

Перед Рено оставался всего один человек: дама с вычурным тюрбаном ярко-желтого цвета качнула бедрами, как будто у нее были судороги, и принялась что-то кричать в трубку на совершенно непонятном креольском патуа. На станции стоял кисловатый запах пота и сладковатый – патоки, по телевизору над стойкой на оглушительной громкости показывали какое-то шоу, которое вполглаза смотрели пять-шесть человек, ожидавших своей очереди за Рено.

– Это займет кучу времени! И даже если мы до него дозвонимся, этот телефон освободится в лучшем случае к Рождеству!

– Звони дальше!

Бред какой-то! Неужели он думает, что так мы чего-то добьемся?! Я набирала номер за номером, пока на мобильном не закончились деньги. Мы вышли выпить кофе и покурить, купили новый телефон, и все началось сначала. Еще кофе, еще сигареты, от кофеина и никотина у меня уже голова разболелась. Я звонила до тех пор, пока не выучила все телефоны наизусть.

– Рено, это бесполезно!

На Гут-д’Ор Рено выглядел местным в своем жутком пиджаке и ботинках. Наверное, со стороны мы смотрелись забавно – мелкие жулики из блокнота для эскизов студента киноинститута. Часы показывали пять, мы торчали тут уже три часа, Рено пропускал очередь уже столько раз, что даже внимательно смотревший телешоу кассир стал косо поглядывать на нас.

– Я хочу домой! Мне надо в душ!

Впервые с того самого дня, когда он сел ко мне в такси у ратуши, Рено вышел из себя и потерял контроль:

– Жди тут! Мне надо позвонить!

– Хорошо, – устало отозвалась я.

Он вышел на улицу и достал телефон. Я смотрела на него через витрину чехлов для мобильных с «Хелло Китти», пытаясь прочитать по губам, но он повернулся ко мне спиной.

– Попробуй вот эти. – Рено протянул мне листок бумаги.

Еще два номера. Первый был отключен. По второму долго не снимали трубку.

– Pronto, – раздался наконец женский голос.

– Мне надо поговорить с синьором Монкадой. Меня зовут Джудит Рэшли, я работала на Кэмерона Фицпатрика.

Короткие гудки. Я перезвонила снова.

– Пожалуйста, передайте синьору Монкаде этот номер. Я буду ждать его звонка. Лучше прямо сейчас, – быстро кивнула я Рено.

Тот встал, выхватил трубку из рук у изрядно помятого сомалийца в этническом платье и повесил.

– Какого хрена?

Рено распахнул полы пиджака и достал из кармана значок:

– Полиция!

На секунду из зала как будто откачали весь кислород, а потом вся толпа ломанулась к выходу, перевернув незапечатанный мешок с рисом и коробку поддельных очков «Рэй-Бан». Кассир встал, опершись на стойку огромными, унизанными перстнями кулаками:

– Послушайте, месье, вы не имеете права заявляться сюда просто так и…

– Так! Сел и заткнулся! Веди себя смирно! Иди в подсобку и уткнись своей жирной мордой в жареную курицу! Будешь сидеть там, пока не позову, понял? Или мне у тебя документы на эту халупу проверить? А потом я отправлю тебя в твою дыру, откуда ты там приехал, быстрее, чем ты успеешь сказать «расовая дискриминация»! Понял, ублюдок ты жирный? Если, конечно, у тебя язык на месте останется к тому времени! Все ясно?

Мы остались одни. Хрустя рассыпанным по полу рисом, Рено подошел к двери и повернул табличку на «Закрыто».

– Совершенно не обязательно было так на него наезжать! И что это еще за значок? – недовольно спросила я по-английски.

– Давай без нотаций, Джудит, дело серьезное! Ну а значок…

– Не говори, сама догадалась – у тебя же друзья в префектуре!

– Слушай, просто стой тут и жди звонка, ладно? – раздраженно бросил Рено и закурил.

– Здесь нельзя курить! – осторожно крикнул кассир из-за занавески для душа, которая, словно ширма, отделяла подсобку от остального зала.

– Будешь? – невозмутимо протянул мне пачку Рено, не обращая на беднягу внимания.

– Нет, спасибо. Перестань вести себя как последний засранец! Можно подумать, ты и правда настоящий коп!

– Прости, я нервничаю… Тут на кону такие деньги… Я извинюсь перед ним, честное слово!

– Да как хочешь! Слушай, сядь уже наконец! Почитай журнал и не мешай мне концентрироваться!

Рено неуклюже попытался собрать рис с пола обратно в мешок, убрать на место очки, а потом сел на стул кассира за стойку и выключил телевизор. Около двадцати минут мы сидели молча, и я уже начала думать, куда повешу Рихтера, но тут раздался звонок.

– Синьор Монкада? Это Джудит Рэшли.

– Vi sento [34], – коротко ответил он и замолчал.

Я разразилась заранее заготовленной речью на итальянском – времени на репетиции у меня было предостаточно. Упомянула, что у меня есть кое-что, что могло бы его заинтересовать, предоставила полную информацию о торгах, чтобы он мог лично проверить все данные, и предложила встретиться в Париже, если синьор сочтет такой вариант приемлемым. Дело стоящее. Ни слова о деньгах, ни слова о Фицпатрике.

– Оставьте мне свой номер, я перезвоню.

Ждать звонка пришлось целый час. Вообще-то, мы могли бы пойти в другое место, но к этому времени я уже сгоняла Рено в «Макдоналдс», или «Макдо», как его называют французы, они с кассиром помирились, нашли общий язык и теперь оживленно болтали, потягивая из огромных стаканов диетическую кока-колу, и смотрели футбол. Миниатюрный мобильный завибрировал у меня в руке. Ладони настолько вспотели от напряжения, что я чуть не выронила телефон. Замахав руками на кассира, чтобы тот ушел и дал мне спокойно поговорить, я сделала знак Рено, чтобы он подошел ближе и послушал разговор, но Рено отказался.

– Бесполезно, – прошептал он по-английски, – я не настолько хорошо говорю по-итальянски.

– Какова ваша цена, синьорина Рэшли?

– Как вы уже убедились, я приобрела картину за миллион сто тысяч фунтов стерлингов, это примерно полтора миллиона евро. Моя цена – миллион восемьсот.

Если мне удастся его раскрутить, то моя половина прибыли от трехсот тысяч евро составит примерно сто тысяч фунтов – неплохая цена за эту картину. Монкада молчал, и я снова заговорила: