Людмила Зарецкая - Там, где твое сердце

– Он на дежурстве.

– Ну, значит, завтра вечером, – не дала себя сбить Лелька, – и расскажи о том, что тебе тут в голову наприходило.

– Он обидится.

– Наверное, обидится. Но честность и прямоту оценит. Такие мужчины, как твой Золотов и мой Воронов, именно такие. С ними не надо играть в женские игры. Им надо все всегда говорить честно и прямо. Потому что они сами такие – прямые и честные. Без двойного дна.

В присутствии в усадьбе Алены внезапно обнаружился еще один большой плюс. Татьяна Ивановна уехала на конференцию в Москву, и на шестнадцатилетнюю девчонку упали обязанности по обеспечению питанием Лериных сыновей. Конечно, еды им было наготовлено впрок и с большим запасом. Неделю можно было продержаться, не то что три дня. Но разогреть еду, заставить мальчишек оторваться от их важных занятий, вымыть руки и по-человечески поесть, не кусочничая и не жуя на бегу, а главное, вымыть посуду – предстояло именно Алене, которая отнеслась к доверенному ей важному делу со всей ответственностью.

Девочка даже огорчилась, что побыть «на хозяйстве» ей пришлось только четверг и пятницу. В субботу в поселок приехала Лера, чтобы за выходные приготовить свежей еды и все-таки не оставлять детей надолго без присмотра. Точнее, приехала она в пятницу вечером, потому что отремонтированную машину Олег ей попросту не доверил. Недовольно бурча под нос что-то про «обезьяну с гранатой», которой, по его шовинистическому мужскому мнению, уподоблялась любая женщина за рулем, он привез жену прямо к порогу, быстро выпил чаю, минут пять поговорил с Аленой, сбегал искупаться на речку и был таков. Наутро ему предстояло суточное дежурство, и вернуться за Лерой он собирался во второй половине воскресенья.

Ее разлука с мужем даже радовала. Несмотря на то что все подозрения в адрес Олега теперь казались беспочвенными, после состоявшегося между ними разговора, в ходе которого она эти самые подозрения высказала вслух, их отношения трудно было назвать безоблачными.

Лелька была права: он не обиделся, скорее, изумился тем мыслям, которые витали в головке его беременной жены, а потом расстроился, сильно расстроился от того, что она никак не может поверить в его любовь.

– Лера, – помолчав, сказал он, когда она, зажмурившись, озвучила ему свои глупые страхи. – Я весь этот бред даже обсуждать не буду. Что я, ей-богу, ненормальный, что ли? Конечно, я не имею никакого отношения ни к совершенным преступлениям, ни к Ланским. Но я не понимаю другого. Ты что, все эти месяцы сомневалась, что я на тебе женился только потому, что люблю?

– Меня нельзя любить, – заскулила Лера, испугавшись, что он ее сейчас побьет. Уж очень диким был его взгляд, устремленный на нее.

– Да с чего ты это взяла-то?! – Золотов заорал и грохнул кулаком по столу, да так, что чашки полетели на пол.

Одну чашку Лера успела подхватить, а вторая упала и разбилась. Лера бросилась собирать осколки и порезалась, и заплакала горько-горько, но не оттого, что ей было больно, а оттого, что внезапно стало жалко эту чашку – большую, вместительную, с изображенным на веселом боку Лондоном с его Биг-Беном, Тауэром и прочими достопримечательностями в виде двухэтажных троллейбусов, телефонных будок и констеблей.

В Лондоне ни Лера, ни Золотов никогда не были, но при взгляде на чашку, из которой всегда пил Олег, ей нравилось представлять, как они вместе поедут в Англию, и будут бродить по старинным улочкам, и обязательно сходят на экскурсию в Вестминстерское аббатство, и в квартиру Шерлока Холмса, и выпьют пива в пабе. Теперь чашка разбилась, и Лере на минуту показалось, что это разлетелись в осколки не только ее мечты о Лондоне, но и вся счастливая семейная жизнь.

– Ты чего ревешь, порезалась? – Олег бросился к ней, забегал суетливо по кухне в поисках бинта, засуетился, побледнел даже от вида крови. Ее крови. Как спасатель, он перевидал немало крови и в обморок не падал, чай, не кисейная барышня, а вот капающую Лерину кровь видеть не мог.

И они вдвоем заливали руку перекисью, потом бинтовали, потом все-таки собрали осколки и вымыли пол, и, обнявшись, сели в уголке старого дивана. И Олег, прижав ее голову к своему плечу, шептал какие-то нежные глупости, а потом отстранился, посмотрел ей в глаза и очень серьезно сказал:

– Запомни, что тебя невозможно не любить. По крайней мере мне.

И после этих слов ей стало легко-легко, как бывало только в детстве. И больше они всю неделю не возвращались к этому разговору, но Лера все равно чувствовала, что простота и безоблачность их отношений куда-то пропала и что Олег все время возвращается мыслями к ее недоверию. К нему и к себе.

Она надеялась, что им удастся стереть это маленькое облачко, плавающее где-то на горизонте. Но была рада той передышке, которую сулила поездка в поселок.

Вечером перед сном она вышла на крыльцо, присела на нагревшуюся за день ступеньку, прислонилась лицом к дереву перил и глубоко вдохнула летний воздух, который так любила. Рядом неслышно пристроилась Алена.

– Тетя Лера, – сказала она, понизив голос, чтобы не услышали через открытое окно мальчишки, увлеченно смотрящие телевизор. – Я в усадьбе одну такую штуку нашла… В общем, мне кажется, это важно.

– Что ты нашла, Алена? – Лере было смертельно лень разговаривать. Ее нервы, вконец растрепанные событиями последнего времени, отчаянно сопротивлялись попыткам вести разговор. Ей хотелось сидеть в полном одиночестве на крыльце, смотреть в никуда и думать ни о чем.

– В общем, вы не считайте, что я ненормальная, тетя Лера. Но я вчера помогала бабе Кате мыть пол в барском доме и…

– Что ты делала? – не веря своим ушам, спросила Лера. Избалованная городская девочка никак не вязалась в ее представлении с тряпкой, шваброй и мастикой, которой натирали полы в усадьбе.

– Я помогала бабе Кате, – нетерпеливо повторила Алена. – Это уборщица у Татьяны Ивановны. Она уже старенькая, ей тяжело, и поэтому я вызвалась помочь. А что такого-то? Я уже не первый раз это делаю. Просто в прошлые разы она мне поручала кабинет Татьяны Ивановны или гостиную. А тут я в столовой прибирала, ну, там, где печка большая.

– И что? – с неожиданно проснувшимся интересом спросила Лера.

– В общем, там за печкой можно пролезть. Она же не вплотную к стене установлена, печка-то. Там проход есть, не очень широкий, но и не узкий. Через него можно из кухонной части в заднюю комнатку пройти, где в царские времена кухарка жила. В общем, я там стала пол протирать, причем не шваброй, а руками, и нашла, что на одной половице раковина выцарапана.

– Какая раковина?

– Ну, такая, как вы показывали. С завитком, который по принципу Фибоначчи устроен. Такая, как у вас дома стоит.