Мария Спасская - Серьга удачи знаменитого сыщика Видока

Видок так и прыснул в кулак. Синяк на лице клиентки не заметил бы даже слепой, и совсем не нужно быть всемирно известной провидицей, чтобы узреть подобный конец любопытствующей особы.

– Я тоже мог бы предсказывать будущее не хуже мадам Ленорман, – громко фыркнул Эжен Франсуа, обращаясь к Головорукому и нимало не беспокоясь, что его услышат за ширмой. – И почему люди такие доверчивые? Обстановка вокруг какая-то сомнительная. Я бы поостерёгся здесь спрашивать про свою судьбу.

– Позвольте дать вам совет, дорогой Франсуа, – глянул снизу вверх Говард Сью. И, понизив голос, прошептал: – Поменьше болтайте, чтобы не лишиться языка. Мадам не прощает оплошностей.

– Вижу, приятель, вы испытали силу её гнева на своей шкуре, – выпалил Видок, комично пародируя скрюченное тело собеседника. Ни один мускул не дрогнул в лице Говарда Сью. Оно как будто окаменело, глаза сделались сонными. Ни слова не говоря, Головорукий развернулся и быстро скрылся в лабиринтах балагана.

Между тем за ширмой произошло оживление.

– Смерть от руки любимого? Так я и знала! Потаскун проклятый! Мне изменяет, меня же и бьёт! И что мне теперь делать? – плаксиво затянула лавочница. – Помогите, мадам! Никаких денег не пожалею!

– Возьмите пузырёк, его содержимое необходимо по капле добавлять мужу в еду, – сурово велела гадалка тем же самым тоном, каким советовала снимать этими же каплями порчу в разговоре с предыдущей клиенткой. – Станет к вам муж ласков, ни на кого другого смотреть не захочет.

Зазвенели деньги, зашуршали юбки, и довольная лавочница выплыла из-за ширмы и павой устремилась к выходу.

– Проходите, дерзкий юноша, я хочу посмотреть на вас, – произнёс из-за ширмы низкий голос гадалки. – Любопытно взглянуть, так ли вы красивы, как уверяет Жижи?

Эжен Франсуа шагнул за перегородку – и замер перед низким столиком, за которым расположилась женщина средних лет и очень необычного вида.

Москва. Наши дни

Запах жареного мяса приятно щекотал ноздри, и в первый момент я подумала, что он мне снится. Во сне я шла по лесу к далёкому костру, яркий свет которого освещал ночную мглу соснового бора. От лесного костра тянуло чайными розами и свиными отбивными. И чем ближе я подходила, тем сильнее становился этот назойливый аромат. И вот я приблизилась к пылающему огню и тронула за плечо сидящего перед костром человека. Он обернулся – незнакомый, красивый – и голосом мужа проговорил:

– Вставай, Сонька-засонька!

Открыв глаза, я увидела улыбающееся лицо Глеба, ставшее за эти годы родным. Но совсем не любимым. Зря я надеялась, что стерпится – слюбится. Не слюбилось. Стоя перед кроватью, муж вытирал руки носовым платком, и его прикрытые фартуком костюмные брюки наводили на мысль о том, что, едва переступив порог дома, Глеб даже не переоделся, а сразу же кинулся готовить для меня еду. На прикроватной тумбочке благоухали розы. Огромный букет красно-жёлтых роз, которые я так люблю. Всё это выглядело настолько трогательно, что я отодвинулась на постели и похлопала по одеялу.

– Иди сюда, я соскучилась, – проговорила я, не испытывая к мужу ничего, кроме чувства благодарности, смешанной с брезгливостью.

Он радостно вздрогнул и, пристроив поднос с ароматным мясом на тарелке на журнальный стол, начал торопливо раздеваться. От волнения руки его дрожали, и, лёжа в кровати и предвкушая такую ненужную мне близость, хотелось вскочить и убежать. Но вместо этого я протянула руки и ещё раз страстно выдохнула:

– Иди ко мне!

– Сейчас, только дверь закрою, а то мало ли что, Славик заглянет, – жалко пробормотал муж, в одних носках устремляясь к двери комнаты и запирая ее на ключ.

Голый, расплывшийся, с брюшком. Типичный неудачник за сорок, впереди у которого пенсия, дачные грядки и склоки с соседями из-за вероломно передвинутого забора.

Не успел муж нырнуть ко мне в постель, как Славик под дверью позвал:

– Родители!

Постучал и снова позвал:

– Эй, родители! Я через полчаса убегаю! Не выйдете проводить?

– Привет, сынок! – с воодушевлением откликнулся Глеб, одной рукой обнимая меня, другой – стягивая носки. – Ты уж сам, а то мы прилегли. Там завтрак на сковородке. Обязательно поешь, чтобы силы были! А вечером вернёшься, поедем на дачу!

– Замётано, – откликнулся Славка, хлопая дверью ванной.

– Ты со Славиком поедешь? – насторожилась я, предчувствуя недоброе.

– Прежде всего с тобой, любимая, – зарываясь лицом в мои волосы, с нежностью проговорил муж.

– Я не могу. – Я непроизвольно отстранилась от его объятий. – У меня предвыборная кампания на носу.

– Ну хотя бы на два денёчка, – ластился Глеб, покрывая поцелуями моё лицо. – Будем валяться на солнышке в шезлонгах и пить твоё любимое красное вино… Помнишь, как мы отлично отдохнули в прошлый раз?

– Нет, Глеб, это исключено! – Я села в кровати, обхватив колени руками. – Каждый день на счету. Как я могу вот так вот взять – и уехать? Мне обещали огромные деньги! Ты же сам знаешь, Глебушка, что нам нужно дачу перестраивать. И участок соседний купить мы хотели. Славка уже большой, ему квартира отдельная нужна. Знаешь, сколько сейчас стоит приличная «однушка», пусть даже в спальном районе? Когда Илья Владимирович был жив, мы могли ни о чём не волноваться. У нас и так всё было. Теперь нам самим надо думать, что да как.

Глеб с упрёком посмотрел на меня и обиженно протянул:

– Но, Сонечка, я же работаю без выходных! Я из командировок не вылезаю! Стараюсь, как могу!

– Разве я что-то говорю? – дала я задний ход, опасаясь перегнуть палку. И, гладя мужа по лысеющей голове, ласково протянула: – Я же вижу, как ты стараешься, и хочу тебе помочь.

– Знаешь что, Сонь? – Глеб рывком сел в кровати рядом со мной. Сгрёб меня в охапку и зашептал: – Хотел неделю дома побыть, но вижу, что не время сейчас отдыхать. До завтра я дома, а завтра с утра поеду в Махачкалу. Михаил Михайлович хотел послать Артёма в махачкалинский филиал, но я возьму эту командировку себе.

– Вот и отлично, Глебушка, – обрадовалась я, падая в объятия мужа и покрывая поцелуями его заросшее поросячьей щетиной лицо.

– Ты у меня одна на свете, моя обожаемая девочка! – шептал он в порыве страсти. – Ты у меня первая, Сонька! Ты знаешь? Первая и единственная! У нас в семье всегда так – первая женщина, что бы ни случилось, остаётся единственной на всю жизнь. Мы все однолюбы. Дед, папа, я…

Я не слушала. Я слышала эти откровения уже много лет и знала их наизусть. Как изучила и каждое движение Глеба, крайне консервативного в своих эротических пристрастиях. Мне же рутинный секс давался с большим трудом, и я с нетерпением ждала, когда всё закончится, чтобы сбежать к тому, кого действительно хочу. Глеб сделал несколько вялых фрикций, вытянулся, вскрикнул и сполз с меня на свою половину. Я с облегчением вздохнула и, взглянув на будильник на тумбочке, засуетилась: