Наталья Александрова - Священный изумруд апостола Петра

Постучав в дверь и услышав негромкий ответ, смуглый человек провел Аню в большую светлую комнату.

Посреди комнаты стоял длинный рабочий стол, на нем – сверкающий хромом микроскоп и несколько коробок с образцами. Чуть в стороне лежала открытая старинная книга.

За столом возле микроскопа сидела немолодая женщина с волосами цвета темного меда, у ее ног лежала огромная черная собака. При виде вошедших собака подняла голову, негромко зарычала, обнажив желтоватые клыки, но, почувствовав, что хозяйка спокойна, снова опустила большую лобастую голову.

Женщина оторвалась от микроскопа, взглянула сначала на Аню, потом на ее спутника и чуть заметно улыбнулась:

– Ты привел ее, Фелипе! Я всегда знала, что на тебя можно положиться! Я никогда в тебе не сомневалась!

Безмолвный человек почтительно поклонился, подвел Аню к самому столу.

Женщина с волосами цвета темного меда с интересом взглянула на свою гостью, показала ей на микроскоп:

– Взгляни, тебе будет интересно!

Аня не шевельнулась. В глазах ее было прежнее безразличие, хотя сквозь него уже начал проглядывать живой огонек.

Фелипе подошел ближе, взял Аню за плечо, как куклу подтолкнул ее к столу, наклонил к микроскопу.

Аня увидела в круглом окошке визира что-то страшное, лохматое, ощетиненное острыми щупальцами жвал.

– Ты знаешь, кто это? – спросила пожилая женщина, как учительница на уроке.

Аня по-прежнему молчала, в ее лице было тупое тяжелое безразличие.

– Это гусеница бабочки inachis io, по-русски – павлиний глаз, одной из самых красивых дневных бабочек семейства нимфалид. Бабочки завораживают меня тем, как они преображаются – из такого уродливого существа, как эта гусеница, они превращаются в подлинное чудо природы, в живой цветок. Правда, это удается не всем – это зависит от условий и от врожденных качеств. Так и некоторым людям удается преобразиться, сбросить уродливую личину и стать прекрасными, удивительными, свободными существами, повелителями собственной судьбы… некоторым, но далеко не всем. – Пожилая женщина взглянула на Аню и продолжила: – Ты меня заинтересовала. Ты смогла порвать со своей прежней ужасной жизнью, сумела преобразиться. Сумела стать сильной и свободной. Но преобразилась ты не до конца, потому что у тебя не было учителя, не было того, кто придал бы тебе верное направление. Ты могла бы работать на меня…

Женщина пристально взглянула на Аню, но не увидела в ее глазах ничего, кроме равнодушия.

– Что ж, ты еще под действием препарата. Придется немного подождать, а потом… потом мы с тобой поговорим.

Она бросила взгляд на открытую книгу.

Там была иллюстрация во всю страницу, цветная гравюра – большой золотой крест с четырьмя драгоценными камнями по углам. Синий, красный, зеленый и золотисто-желтый.

– Потом мы поговорим об этих камнях, – повторила женщина и кивнула слуге: – Фелипе, отведи ее в гостевую комнату.

Фелипе молча кивнул, взял Аню за локоть, вывел из комнаты.

Они спустились по лестнице, снова прошли мимо камина, но не вышли на крыльцо, а свернули в угол холла.

Там обнаружилась малоприметная дверца.

Фелипе открыл эту дверцу, втолкнул Аню (ей для этого пришлось наклониться), запер за ней дверь.

Аня оказалась в маленькой полутемной комнате с низким потолком, в который был врезан тусклый светильник. В комнате не было окон, почти не было мебели, так что только в шутку ее можно было назвать гостевой. Причем шутка эта была довольно мрачная.

Едва дверь за Фелипе закрылась, тупое безразличие исчезло из Аниных глаз. Она села на пол, сгруппировалась и протиснула ноги через связанные руки. Теперь ее руки были не за спиной, а впереди. Она поднесла связанные кисти ко рту, пошевелила языком – и изо рта высунулась железная пластинка, которую Аня нашла в багажнике машины.

Несколько уверенных движений – и она разрезала скотч, которым были связаны руки.

Аня размяла затекшие руки, сделала несколько быстрых круговых движений, восстанавливая кровообращение. Действие укола не вполне прошло, она еще чувствовала вялость и сонное одурение, но уже могла действовать.

Сделав несколько глубоких вдохов, Аня еще раз внимательно огляделась.

В комнате не было окон, единственная дверь заперта снаружи.

В углу на деревянном полу лежал тощий матрас, рядом с ним стояла простая сосновая табуретка.

Аня запрокинула голову к потолку, оглядела светильник, идущую к нему проводку.

Светильник был глубоко утоплен в потолок, значит, потолок был подвесным.

Аня подставила табуретку, вскочила на нее, заглянула в проем, где крепился светильник. Там действительно имелся небольшой зазор между настоящим потолком и подвесной панелью.

Слишком узкий для взрослого человека. Но там же, в этом проеме, Аня увидела решетчатую крышку вентиляционного туннеля.

Ну да, в этой комнате нет окон, и если бы здесь не было вентиляции, здесь можно было бы задохнуться.

Той же металлической пластинкой, которой до того она разрезала скотч, Аня вывернула винты, сняла ажурную крышку, подтянулась и влезла в вентиляцию.

Канал был узкий и тесный, но она все же сумела протиснуться в него и медленно поползла, извиваясь, как змея.

Она ползла очень медленно, сантиметр за сантиметром, но все же понемногу продвигалась вперед и вскоре поняла, что достигла края «гостевой комнаты». Теперь за стенкой канала был холл.

Она ползла дальше и дальше, медленно, упорно – и наконец увидела впереди едва различимый свет. Этот свет придал ей новые силы, и она поползла быстрее.

И скоро оказалась возле следующей решетчатой крышки.

Она выглянула через решетку и увидела небольшую пустую комнату.

Аня снова воспользовалась металлической пластинкой, отвинтила крышку и выскользнула наружу.

Михаил Викентьевич сидел на лавочке и смотрел на воробьев, которые шумно ссорились из-за куска забытой булки.

– Завтра я улетаю обратно в Аргентину, – проговорил он с легким оттенком грусти. – Я увожу с собой кое-какие тропеи…

– Тропеи? – Агния вздрогнула, услышав это слово. Слово из ее сна: «Ты отмечена и избрана… найди тропей!»

Значит, это слово ей не приснилось?

– Ну да, – Белоцерковский удивленно взглянул на нее. – Я приобрел здесь пару хороших гравюр, несколько этюдов…

– Что значит само это слово – тропеи? – спросила Агния Михаила Викентьевича.

– Ах, извините! – Тот виновато улыбнулся. – Наверное, я иногда переигрываю, употребляя устаревшие слова. Изображаю этакого мастодонта, последнего из могикан… Тропей – это всего лишь устаревшая форма греческого слова «трофей»…

– Всего-то? – Агния почувствовала легкое разочарование.

– Ну, у этого слова есть еще одно, специальное значение. В специальной литературе о раннем христианстве есть такой термин – «тропей святого Петра». Этот термин позаимствован из письма некоего римского священника первого века по имени Гай. Он говорил о том, что тропей святого Петра, то есть его мощи и принадлежавшие апостолу святыни, захоронен в тайном месте на Ватиканском холме. С тех пор предполагаемую могилу святого Петра и то, что в ней хранится, принято называть тропеем.