Марина Серова - Лакомый кусочек

Достав свои магические кости, я получила от них весьма своевременный совет «внимательно пересмотреть всю свою жизнь и изменить отношение к происходящему».

Я хмыкнула. Пересматривать свою жизнь у меня время было, но не было желания. Представив, как я пересматриваю свою жизнь в течение — ох, сколько же мне на это понадобится? Наверное, месяц, если не больше… — я повеселела.

На столе, слабым напоминанием об Александре, в вазе лежала моя орхидея. Ее лепестки сияли бледным серебром нежно-голубого оттенка. И от ее присутствия становилось теплее.

Звонок в дверь меня не удивил. Часы показывали без пятнадцати девять, а это значило, что Андрей решил прийти пораньше.

Что ж, подумала я, уезжающие растаяли в дымке воспоминаний, а мы остались. В конце концов, впереди — приятный вечер в обществе Андрея и долгий отдых в Адымчаре, на родительской даче.

Все было так чудесно, что хотелось зажмуриться от удовольствия.

Я подошла к двери. Что-то кольнуло меня. Тьфу, подумала я, все-таки человеческая психика слишком тонкая вещь для нынешней жизни. Меня еще не отпустил страх. Чувство опасности не спешило покидать мой мозг.

Почему-то в голове засела ужасная мысль, что, открыв дверь, я увижу отвратительно-бесцветную физиономию дяди Жоры. Мысль эта заставила меня передернуться.

Стоп, приказала я своим дурным эмоциям, если ты и дальше будешь страдать повышенной чувствительностью, можешь искать себе новую профессию. А сейчас соберись. Твой дядя Жора сидит в КПЗ, и вряд ли ему разрешено наносить визиты без сопровождения охраны.

«Да? — взвизгнул в моей душе страх. — А если Елена Петровна…»

«Помимо его не совсем порядочного адвоката, — сурово ответствовала я собственному страху, — есть еще Андрей Николаевич Мельников».

Который, кстати, и стоял на пороге, когда я все-таки рискнула открыть дверь. Из-за его чересчур высокой фигуры выглядывала маленькая Соня, а в руках они держали три довольно-таки увесистых пакета, что свидетельствовало: вечер, проведенный с ними, должен быть приятным.

— А что ты так долго дверь не открываешь? — полюбопытствовал Андрей.

Рассказывать ему о собственных слабостях мне отнюдь не хотелось. Я сослалась на то, что мне нужно было одеться.

Он кивнул, достал из одного пакета чудесную большую и холодную банку «Туборга», протянул мне и сказал:

— Это я возвращаю долг.

Потом была торжественно извлечена из второго пакета упаковка «Гиннеса» и вручена мне со словами:

— А это тебе, победительница.

— Только, — раздался тоненький Сонин голосок, — надеюсь, ты с нами поделишься?

— Тем более что главный наш тебе презент… — загадочно молвил Андрей, бросая за спину Сони многозначительный взгляд, — тебя наверняка обрадует…

— А если — нет? — поинтересовалась я.

— Не знаю, не знаю, — озадаченно сказала Соня. — Вполне может статься, что он тебе вовсе и не нужен… Но мы все-таки его покажем.

Мне вполне было достаточно холодного пива. Но я взглянула. За спиной Сони, неизвестно откуда взявшийся, стоял Александр и довольно нахально улыбался.

— Да уж, — сказал он под дружный хохот этой «твиксовой парочки», — чего только не услышишь о себе, если уж согласился побыть сюрпризом для капризной барышни…

Его лицо отчего-то жутко развеселило меня своим озадаченным выражением. И я начала смеяться. Видимо, мы очень заразительно это делали. Александра очень скоро поразил тот же вирус смеха, что и нас.

Мы стояли и смеялись, как малолетние идиоты. И, кажется, были счастливы.

Неделя, проведенная нами в Адымчаре, была прекрасной. Сначала, правда, пришлось привыкать к комарам. Они отличались потрясающей назойливостью.

Кроме того, уже через три дня я поняла, что иметь рядом с собой мужчину постоянно — явно не для меня. Что-то со мной, может быть, не так, но, когда я должна постоянно приспосабливаться к чужим желаниям, я заболеваю. У меня голова раскалывается.

Так что я очень быстро начала задыхаться от недостатка свободы, и это привело меня к появлению в моем характере некоторой стервозности, раздражающей не только Александра, но и меня саму.

Так что на этот раз наше прощание было не таким болезненным, а даже носило скорее характер освободительный. Мы были не созданы для долгих и серьезных отношений.

Нет, я, конечно, всплакнула для очистки совести, а он изобразил на лице соответствующее случаю печальное выражение, но когда поезд уехал, я облегченно вздохнула, вспомнив анекдот про грузина: «Савсэм одын… Савсэм одын?!.. Савсэм одын, савсэм одын, савсэм одын!!!»

В моем холостяцком жилище было уютно и спокойно. Ничто не напоминало мне о пережитых здесь событиях. За окнами слышались детские голоса, изредка перекрываемые шорохом проезжающих машин.

Избавив квартиру от накопившейся пыли, я приняла вожделенный душ, использовав при этом все имеющиеся у меня гели, шампуни и дезодоранты.

Я устроилась в кресле с телевизионным пультом в одной руке и чашкой кофе в другой. Жизнь казалась мне сплошным, правда вполне заслуженным мной, блаженством.

Нажав на кнопку, я увидела перед собой знакомые и родные лица завсегдатаев рекламы. Интересно, почему у них все время один репертуар? Могли бы снимать почаще что-нибудь новенькое.

Наконец, когда меня любезно проинформировали о всех достоинствах почти ненужных мне вещей, начались новости. И хотя, честно говоря, с большим удовольствием я бы посмотрела какой-нибудь бодрый боевик или мелодраму типа «Мостов округа Мэдисон», мне пришлось довольствоваться описанием сложностей политической жизни страны (и почему это она, в самом деле, не зная покоя, предпочитает уже столько лет эти сложности), послушать новые перлы наших сенаторов (и почему это они так коряво излагают свои мысли? Ведь не все же они выходцы из сельской местности!), узнать, что в Москве обрушился какой-то мост…

В общем, слушала я вполуха, только чтобы слышать человеческие голоса, и поэтому, когда речь пошла об известных мне людях, я въехала в смысл не сразу.

Просто когда на экране возникла физиономия крайне озабоченного господина Сечника, я сначала подумала: «О господи! Опять эта рожа!», но потом я решила все-таки послушать, чем же он так озабочен на сей раз.

На этот раз на Игоря Сергеевича обрушились новые бедствия. Голос диктора поведал, что бедного Игоря Сергеевича отказываются впустить на гастроли аргентинские власти, поскольку, по их мнению, он занят на досуге весьма неприятным дельцем, а именно — перевозом и продажей наркотиков. Видимо, Игорю Сергеевичу было очень обидно, он не мог понять, судя по выражению лица, за что же такая немилость, и в Аргентину ему хотелось со страшной силой.