Татьяна Полякова - Судьба-волшебница

– Да? А я бы все-таки пристрелил.

Он развернул машину, и мы поехали, как выяснилось, к Стасе.

– Значит так, прекрасная паненка, сидишь у старушенции и ничего не делаешь. То есть никаких гениальных идей. Я сейчас буду очень занят, в общем, постарайтесь обойтись без приключений. Дверь никому не открывать, самой никуда не выходить. Если что-то вдруг покажется подозрительным: машина во дворе и прочее в том же духе – немедленно звонить мне.

– А ты?

– А я занят. Можешь, кстати, меня поцеловать, вдруг не свидимся больше?

– Ты шутишь? – заволновалась я.

– Насчет поцелуя не шучу.

– Тогда расцелую, когда вернешься.

Он поднялся вместе со мной на третий этаж и сам позвонил в Стасину дверь. Стася предстала перед нами с зажатым в зубах мундштуком. Курить она бросила еще до моего отъезда, но иногда, нервничая, грызла мундштук.

– Что случилось? – испуганно спросила я.

– Ничего. Где вас носило, бесовы дети?

– Вам все расскажет пани Зоська, – приложившись к ее ручке, торопливо заверил Левандовский и сбежал.

– До чего ж хорош, – покачала головой Стася. – Скинуть бы мне годков пятнадцать…

– Пятнадцать? – уточнила я. – Возьмите себя в руки.

– И куда понесся наш шляхтич? – хмыкнула Стася.

Я подробно рассказала о достижениях этого дня и пригорюнилась.

– Ясновельможный настаивал, чтоб мы ничего не делали.

– Ну, в этом я большая мастерица. Обедать будешь?

– Нет, спасибо. Успела поесть, пока ждала Германа.

– Так и знала: не обошлось без этого проходимца, – сказала Стася. – Ясно как белый день, он брата надоумил в мужике соседа признать. А теперь забегал. Как бы и его не пришибли, вот бы послал господь такое счастье.

– Стася, – возмутилась я.

– Да ладно, пусть живет, лишь бы от тебя подальше держался.

– А вы чем занимались? – спросила я.

– Музицировала, – кивнула она на допотопное пианино с канделябрами.

– Сыграйте что-нибудь наше, исконно польское.

Стася села за пианино и загрохотала полонез из «Лебединого озера».

– Ну, как? – развернулась она ко мне, закончив свое выступление. – В каждой ноте польская стать.

– Стася, я живу в культурной столице, что вы мне голову морочите, это Чайковский.

– А я что, спорю?

– Только не говорите, что он поляк.

– Но ведь как, шельмец, уважил. Мазурку хочешь?

– Валяйте.

Пока гремела мазурка, я думала о Левандовском. Куда он отправился и насколько это может быть опасно? Ничего не делать оказалось занятием не из простых. Мы и пирог испекли, и новости посмотрели, и дважды обсудили, кто кого убил и за что… Время тянулось медленно. Никаких вестей от Левандовского. Наконец раздался звонок мобильного. Но звонил вовсе не ясновельможный, а Герман.

– Привет, – голос звучал с легким намеком на подхалимство. – Извини, если я тебя обидел…

– Что ты, я понимаю, – торопливо ответила я и подумала: приди нам охота сыграть в «говорящих правду» с Германом, мы б наверняка друг друга очень удивили.

– Я весь день сегодня голову ломал над твоими словами… глупости все это, Соня. Если бы на Арни кто-то давил, я был бы в курсе. Ты моего брата знаешь не хуже меня. Да он рубашки покупал, и то со мной советуясь. Хочешь, я к тебе приеду? – без перехода предложил он. – Можем сходить куда-нибудь.

– Я в гости забрела, к однокласснице. Девчонки собрались… сто лет не виделись.

– Да? Жаль. Позвони мне, когда закончите, я тебя встречу…

– Нашелся умник, – фыркнула Стася, когда я отложила телефон. – Ночевать у меня оставайся, мало ли что.

В тот вечер Левандовский позвонил поздно, сообщил, что особых новостей нет, и советовал продолжить нам ничего не делать. Намерение ночевать у Стаси приветствовал.

Утром он тоже не появился. Мы приготовили обед и всерьез затосковали. Ко всему прочему, коварный кот перелез на соседний балкон, откуда изводил нас мяуканьем. Чтобы вернуть его домой, пришлось бы идти в соседний подъезд, а об этом ничего в инструкциях сказано не было. Стася инструкции ясновельможного очень уважала и в дверях стояла насмерть, не выпуская меня. Наши нервы оказались на пределе, когда во дворе появилась машина Левандовского, а затем он сам помахал нам рукой и вошел в подъезд.

– Накрывай на стол, – зашипела Стася и бросилась отпирать дверь. Пока они обменивались любезностями в прихожей, стол я успела накрыть.

– Это Казимирович? – прислушиваясь, просил Левандовский, входя в кухню.

– Орет на соседнем балконе, – вздохнула старушка.

– Вам надо было назвать его Паваротти.

– Не у всех соседей нервы железные, боюсь, кота мы лишимся.

Левандовский вышел на балкон, я подумала, что он сам за котярой полезет, уж очень решительной была его физиономия, но он, вперив взгляд в кота, сказал хмуро:

– Пошли.

Только я собралась произнести громкое «ха», как кот, мягко ступая по узкому карнизу, легко преодолел пространство, разделяющее два балкона, спрыгнул на пол, ускорился и в результате вошел в кухню раньше ясновельможного.

– Пан Левандовский, – ахнула Стася. – Да вы просто волшебник.

– Моя дружба с котами зародилась еще в раннем отрочестве, – заявил он, устраиваясь за столом, сервированным в лучших польских традициях.

– Может быть, коньячку? – предложила Стася, метнувшись к шкафу, где держала заначку.

– Простите, не могу, за рулем.

– А я, с вашего позволения, выпью. Зоська, будешь?

– Коньяк – не подходящий напиток для юной девушки, – с достоинством ответила я.

– И правильно, – кивнула Стася, – мне больше достанется.

Кот устроился на подоконнике, откуда на нас поглядывал, хитро щурясь. Левандовский со старушенцией вели бесконечную светскую беседу, а мне очень хотелось знать, что он делал все это время. Я терпеливо ждала, уверенная, что чем больше я буду проявлять нетерпение, тем дольше их болтовня продлится. Я подала кофе, Стася не замедлила плеснуть в свою чашку коньячка, и тут Левандовский заявил:

– Твоего бывшего арестовали.

– Кого? – растерялась я.

– Германа Купченко. Я по наивности предполагал, он у тебя один.

– Наконец-то, – заголосила Стася, воздев руки, это, видно, коньяк так действовал. – Услышал наш Господь мои молитвы. А за что его? – закончила она с некоторым удивлением.

– По подозрению в совершении убийства.

– Вот, – ткнула пальцем Стася в дорогого гостя. – Я всегда говорила: этим все и кончится. У него на роже написано: душегуб и разбойник. Еще когда под стол пешком ходил. У меня интуиция получше, чем у дипломированных экстрасенсов.

– Кого он убил? – нетерпеливо перебила я соседку.

– Брата, – ответил Левандовский. – После некоторых колебаний было решено, что Арни не сам на себя руки наложил. А так как Герман рассказал о ссоре с братом с элементами мордобоя, то и оказался подозреваемым, боюсь, единственным. Через трое суток его, скорее всего, выпустят, если еще что-нибудь на него не нароют.