Людмила Зарецкая - Мой любимый сфинкс

– Нет, Константин Алексеевич, пожалуйста, не надо никого убивать! – взмолилась Злата. – Они такие красивые. Оленей вообще убивать нельзя.

– Как же нельзя, если их специально для этого разводят? – Хирург недоуменно пожал плечами. – Между прочим, охота на лань символизирует преследование мудрости. А ты мне не даешь мудрость догнать. Ладно-ладно, не буду. Подожду, пока кабаны выйдут. Кабана-то ты мне хоть застрелить дашь? Вот уж точно мерзкое животное.

– Кабана дам, – согласилась Злата, смутно надеясь, что никакие кабаны к ним не выйдут. Светка хранила упорное молчание.

«Да что это с ней?» – уже встревоженно подумала Злата, но задать вопрос подруге не успела. Где-то за деревьями грохнул выстрел, услужливо повторенный эхом. Вздрогнув, олени разбежались, стайками понеслись к лесу, под укрытие деревьев. Злата тоже вздрогнула от неожиданности и вопросительно посмотрела на Заварина.

– На другой вышке нет тонко чувствующих дам, – засмеялся он. – Вот и результат. Люди уже охотятся. Ладно, вы тут посидите, я пойду огляжусь по сторонам. Надо же понять, есть тут кабаны или нет. Олени теперь все равно минут десять не выйдут. Так что вы пока на еду налегайте.

Взяв ружье, он толкнул дверь и начал спускаться по лесенке.

– Ты чего такая мороженая сегодня? – спросила Злата Светку, закрыв за Завариным дверь. – Вы поссорились, что ли?

– Ничего мы не ссорились. Но можем, – в отчаянии ответила Светка. – Ты представляешь: егерь этот, который нас вез, и есть мой бывший любовник! Представляешь, что будет, если он Котику про это расскажет?

– А почему он обязательно должен про это рассказывать?

– Потому что он – такой. Злой. Он специально может мне гадость сделать, потому что мы так… некрасиво расстались. Я его бросила, понимаешь? Мне с ним всегда как-то не по себе было. То есть сначала грубая мужская сила прельщала, конечно. А потом устала я от этого. От грубости душевной устала. А он не привык к тому, чтобы его бросали. Так что любую подлянку может кинуть. К примеру, Котику рассказать. Или попытаться ревность в нем вызвать. Он, когда меня из машины снимал, успел к себе прижать и на ухо шепнуть, что я еще сексуальнее стала.

– Ой, Светка, доведут тебя твои шашни до цугундера! – рассмеялась Злата. – Но мне кажется, что ты преувеличиваешь. Ты же не одновременно с Котиком и с ним роман крутила. Подумаешь, бывший любовник! Эка невидаль!

– Не знаю. Я вот как-то чувствую, что беда будет, – уверенно произнесла Светка. – Если бы я еще могла с ним переговорить с глазу на глаз… Хоть бы поняла, что у него на уме. Знаешь что, ты посиди тут, а я сбегаю, его поищу, пока Котика нет.

– Ты что, сдурела? – Злата схватила подругу за край ветровки. – Тут стреляют и звери дикие ходят. Сбегает она!

– Я быстро. – Светка не собиралась сдаваться. – Тем более мне пописать надо. Если Котик вдруг раньше меня вернется, так ему и скажешь. Да не дрейфь ты, Добровольская! Ты-то на вышке остаешься. И рация вон лежит. Нажмешь кнопку в случае чего, тебя Аржанов сразу спасать примчится. – И впервые за вечер рассмеявшись, она проворно затопала вниз по лесенке.

Оставшись одна, Злата, обзывая себя трусихой, закрыла дверь на имеющийся засов и, уютно устроившись на спинке кресла и засунув в рот малюсенький пирожок с капустой (нет, на этой чертовой базе ей точно грозит растолстеть), поднесла к глазам бинокль.

Как и предсказывал Заварин, только минут через десять (за это время она незаметно для себя успела стрескать все пирожки) на поле начали осторожно выходить олени. Злата завороженно следила за ними, любуясь грациозностью движений и внутренним достоинством, которое, казалось, излучали эти благородные животные. В поле видимости попала олениха с малышом.

«Даниелька», – вспомнила красивое название Злата. Олененок доверчиво прижимался к матери, которая нежно, но настойчиво толкала его мордой, заставляя двигаться к кормушке.

Выстрел снова пронзил летнее марево поля. Несмотря на то что был он гораздо тише первого, вспугнутые олени бросились врассыпную. Злата в бинокль смотрела, как иноходью бежит к лесу маленький олененок с не отходящей ни на шаг ланью.

«Не здесь стреляют, – с облегчением подумала она, на миг представив убитую лань и тревожно тыкающегося в нее мордочкой малыша. – Какое все-таки варварство – эта охота! Как цивилизованный человек может сознательно выстрелить в живое существо?»

Аржанов ехал на новую точку очень недовольный собой. Тощая девица в дурацких очках занимала его мысли больше, чем это было позволительно. Надо же, имя какое непривычное. Злата… Надо было признать, что имя подходило ей как нельзя больше. Он вспомнил, как она стащила резинку с «хвоста», чтобы перевязать васильки, и как золотистая волна волос водопадом упала на ее обнаженные плечи в скромненьком льняном сарафанчике, и судорожно сглотнул.

Испытываемое им волнение было почти забытым, юношеским. Во взрослой, удачливой предпринимательской жизни ему уже не случалось испытывать такого волнения при виде женских волос. Все женщины, а их было немало, сливались в одно лицо. И это лицо выражало один и тот же набор чувств: сначала жадный, оценивающий интерес, потом алчность, в некоторых случаях густо приправленную похотью, слезливую влюбленность или холодный расчет – это уж как повезет, – гнев и ярость в конце.

Он сам никакого интереса не испытывал. Даже азарт охотника, стреножившего очередную лань, довольно быстро угас, оставив место холодному отстраненному удовлетворению физиологических потребностей. Мужчина есть мужчина. Существо, как известно, полигамное. А женщина… Как там писал поэт: подушка под локоть, скамейка в тени, захотел потрогать – руку протяни.

Конечно, потрогать эту Златовласку ему тоже очень хотелось, чего уж там. Ему снова вспомнилась картинка с поля – на этот раз он представил, как били по ее бедрам, обтянутым чертовым льном, полуспелые колосья ржи, и чуть вслух не застонал от пронзившего его внезапного желания. Это было настолько нехарактерно для него, жесткого, невозмутимого Сфинкса, что порыв желания тут же сменился сильным изумлением, а потом и гневом на самого себя. Не мальчик же, честное слово, чтобы так реагировать!

Впрочем, если бы все можно было списать на одну только физиологию, было бы славно. Но Аржанов обладал незаменимым и, увы, редко встречающимся у людей качеством: он никогда и ни при каких обстоятельствах не врал самому себе.

Вот и сейчас нужно было сказать себе правду: Злата ему интересна. Судя по обманчивому в своей простоте льняному сарафанчику стоимостью в среднестатистическую зарплату, девушка была явно не из простых. Она как небо от земли отличалась от своей яркой, шумной, уверенной в себе, лихой кареглазой подружки в цветастых нарядах. Таких он снисходительно называл «дитя рабочих окраин», в глубине души посмеиваясь над собой, неведомо когда успевшим заделаться снобом. Сам-то он был тоже не дворянских кровей, а вот поди ж ты.