Аркадий Вайнер - Умножающий печаль

– Ну что ты так рвешься наверх? Что ты так напрягаешься?

– Времени нет, – тяжело отдуваясь, отвечу я.

– О чем ты говоришь? Ты же молодой еще!

– Уф-ф! – брошу я гири. – В нашей сонной отчизне молодость – всегда или льгота для лентяев, или стыдный порок для достигателей…

– Ты думаешь, в мире по-другому?

– Мир, Серега, это не только пространство. Это – время… Царь Александр Филиппыч Македонский к тридцати трем годам завоевал полмира и умер. Иисус Христос в этом возрасте создал Новый Завет, был распят и вознесся. А наш былинный герой Илья Муромец только слез с печи и пошел опохмеляться. А мне уже больше годков натикало…

– Ты хоть не опохмеляешься…

– Бог миловал… Все, пошли мыться.

…Мы медленно плыли в голубой прохладной воде бассейна, и я говорю Сергею, а доказываю себе:

– Все, что человек способен сделать, он совершает в молодости. У нас с тобой сейчас – полдень жизни. Еще чуть-чуть, и незаметно начнет подползать старость, противная, больная, стыдно-беспомощная… Серега, с годами человек становится хуже – мозги киснут и душа съеживается.

Серега бросился на меня, пытаясь слегка притопить, и орал дурашливо:

– Хуже старости, Хитрый Пес, человека разрушают власть и деньги. Он становится злым и агрессивно-подозрительным…

Я вынырнул, со смехом отмахнулся:

– У тебя нормальная идеология бедного человека…

– Может быть! – смеется Серега. – Нам не понять друг друга. Ты-то миллиардер, а я уже давным-давно пока еще нет…

– Але, подруга! – Я поцеловал Лору в шею. – Ты работу не проспишь?

– Что я, с ума сошла, сегодня на работу переть? – Лора вылезла из-под простыни, взяла с тумбочки свои фасонистые очки. – А сколько времени?

– Семь-двадцать. А что скажешь на работе?

– Ничего. Шефу своему позвоню, отговорюсь. Он у меня с понятием. Если бы не приставал с глупостями – цены бы ему не было…

– Секс-обслуживание в контракт не входит?

– Ты бы взглянул на шефа – по нему курс эндокринологии учить можно. – Лора встала с тахты и сообщила, как вердикт вынесла: – Сейчас из тебя человека буду делать.

– Уточните, мадам? – насторожился я.

– Отпарю тебя, как старые брюки, отглажу, отмою, подстригу – станешь лучше нового! – Лора смотрела на меня с улыбкой, но говорила твердо: – Такой причесон забацаем – полный улет! Как у Зверева, только забесплатно…

– Сказка! – восхитился я. – Волшебный сон!

– У тебя денег, ловчила, наверняка нет? – спросила утвердительным тоном Лора.

Я показал на смятую пачку на столе.

– Чепуха! – махнула рукой Лора и с энтузиазмом сообщила: – А у меня есть тысяча шестьсот «у.е.».

– Это что такое? – удивился я.

– Баксы официально называют «условные единицы»…

– По-моему, доллар – это не условная, а очень конкретная единица, – возразил я. – Совсем с ума посходили – полное уевище…

– Ну, не важно! Условные, безусловные! Когда их нет, они, наверное, условные. А так – важно, что есть! Значит, приводим тебя в божеский вид, я звоню на службу – быстро отбиваюсь, мы завтракаем… – Лора замолкла и мечтательно закрыла глаза.

– И что дальше? – опасливо спросил я.

– Едем в город и одеваем тебя с ног до головы! Чего ты смеешься, обормот? Не веришь, что за кило-шестьсот можно фирмовый прикид собрать? Я такие места знаю! Не веришь? Давай собирайся, берем деньги и едем…

Я обнял ее, прижал голову Лоры к своему плечу, чтобы она не видела моего лица. У меня было сейчас наверняка плохое, слабое лицо, морда утешаемого слабака, сентиментальная патока заливала мой разбойный фэйс. Мой приятель Фотокакис наверняка сказал бы, что у меня влажно заблестели глаза. Просто срам!

Как странно возвращаются к нам наши поступки!

Как давно мы сбежали с дачи Толика Туранды, который, оказывается, доводится Лоре приемным дядей. В машине не только жить, в ней ехать было невыносимо из-за жуткого холода – мы, крепко обнявшись, грели друг друга.

Марины уже не было со мной, перегрелись и напряглись отношения с Хитрым Псом, и Верный Конь Серега отбыл на службу в Интерпол. А дела мои были на таком стремительном и опасном взлете, что я не хотел на всякий случай ночевать дома.

– Поехали в Питер, – предложил я тогда Лоре.

– Поехали, – сразу согласилась она. – А зачем?

– Поспим в гостинице, согреемся. Одежонку купим. А?

– Хорошо. Но ко мне – согреться – ближе…

– А ты где живешь?

– Снимаю квартиру в Теплом Стане.

– Отдельную?

– Отдельную, – кивнула Лора. – Там не «Шератон», конечно, небогато, но тепло.

– Ну да, наверное, – поверил я. – Стан-то, говорят, Теплый…

– Поехали-поехали! – настойчиво звала Лора. – Вот скоро меня хозяйка выгонит, тогда поедем греться в Питер. Если до этого я тебе не надоем…

– А почему выгонит?

– Она квартиру продавать надумала, ей сдавать невыгодно. Ей, мол, двадцать штук предлагают…

– Ладно, поехали к тебе. Питерских ментов жалко.

– При чем здесь менты?

– Ну представь, завтра на заре ловят они на Московской заставе нашу тачку, в которой едут два давно заледенелых трупа. Ну скажи на милость, выдерживают такое человеческие нервы? Даже если ты человек-мент?

– Не выдерживают, никогда, – согласилась Лора. – Поворачивай на Кольцевую, поедем ко мне.

– Поедем. А ты с утра вызывай хозяйку и вели по-быстрому оформлять на тебя документы…

С трудом шевеля синими от холода губами, Лора сказала:

– Какие документы? А деньги?

– Деньги – прах! Фарт нужен!

– Сумасшедший! – вздохнула Лора. – И врун. Все равно – поехали! Едем?…

– …Ну, ты что? Берем бабки и едем! – нетерпеливо дергала меня Лора.

– У меня дружок был, фарцовщик, – по-прежнему не глядя ей в лицо, вспомнил я. – У него кличка была Берем-едем.

– И что?

– Нет, ничего… Застрелили его отморозки в Сочах.

– Царствие ему небесное! – торопливо посочувствовала Лора, обуянная грандиозными планами. – Приступаем к помыву и причесону?

– Обязательно! Все сделаем, как ты сказала. Только совсем по-другому…

Питбуль Мракобес кровяным оком следил за каждым моим движением, неохотно, на миг, отрываясь, когда Серебровский кидал ему время от времени кусочки сыра и ветчины. Пес глотал с металлическим чавком, обязательно облизывал руку хозяина, но и в этот момент не спускал с меня настороженного взгляда.

На открытой террасе, где мы завтракали, посреди благостного барвихинского ландшафта, у сервировочного стола замерли неподвижно и беззвучно два официанта – молодые крепкие парни в белоснежных крахмальных рубашках и черных, тщательно отглаженных брюках с блестящим шелковым лампасом.

Вообще-то формой и выправкой они больше смахивали на вахтенных лейтенантов океанского корабля.