Татьяна Устинова - Миф об идеальном мужчине

Она знала, что это означает. Крайнюю степень важности.

– Все так плохо?

– Не плохо, а непонятно, – поправил Юрий Петрович, задумчиво глядя в бокал с виски. – Мне по крайней мере. Может, Борис все знает. Но тогда странно, что он меня не предупредил. Вот что плохо…

Юля взволновалась не на шутку. Всего, что так или иначе вызывало угрозу ее материальному положению, она боялась просто до исступления. Обратно в макароны, сосиски и отпуск по курсовке у нее дороги не было.

– Что же делать, Юра? – спросила она дрожащим голосом. – А? Ты знаешь, что теперь делать?

– Знаю, – ответил Юрий Петрович довольно раздраженно. – Сейчас ты уедешь на свой концерт, и я позвоню Боре. Думаю, что он мне что-нибудь да скажет…

Успокаивать ее у него не было сил. Кроме того, ее паника по поводу малейших неурядиц действовала ему на нервы. Он всегда знал, что жена ему не поддержка и не союзник, а предмет роскоши и способ вложения денег. Интересно, хорошо это или плохо? И почему так получилось? Ведь пока они бедствовали, это была вполне нормальная, закаленная в сражениях с бытом жена, не слишком требовательная, не слишком красивая и, кажется, довольно добродушная.

– Ты езжай, езжай, Юленька, – сказал он рассеянно. – Я еще подумаю. И не нервничай. Все будет хорошо, я знаю…

Но она не успокоилась.

Весь концерт она прикидывала, что будет делать в случае серьезных проблем. Иногда такие проблемы в порошок стирали кого-нибудь из знакомых. Причем целыми семьями, как во времена сталинских репрессий. Когда-то Юлия Петровна была учительницей истории и обожала точные формулировки. Да, случалось… Встречались на курортах, в театрах, на дорогих концертах, вроде этого, на благотворительных балах, рассуждали, куда лучше отправить детей – в Йелль или все-таки в старый добрый Кембридж, а потом – как будто кто-то стирал тряпкой со стекла нарисованную там соблазнительную картинку райской жизни – люди исчезали вместе с детьми, машинами и Кембриджами.

Юле это не годилось. Женщина должна подстраховываться. Она слабая, ей одной не пробиться.

Она думала весь концерт и в конце концов надумала кое-что, с ее точки зрения, подходящее.

Игорь Полевой с утра поехал в институт, где директорствовал Сергей Мерцалов и где все, конечно же, уже всё знали.

Настроение у него было плохое. Нужно было еще успеть в прокуратуру к следователю, у которого были то ли вопросы, то ли уточнения, и почему-то он никак соглашался поговорить по телефону, а в институте дело застопорилось с первых же минут. Все сотрудники Сергея Мерцалова пребывали не просто в шоке, а в каком-то болезненном шоке, и Игорь на обыкновенные вопросы тратил не минуты, как обычно, а часы, маясь и постоянно проверяя время.

С утра пораньше он еще поцапался с женой, которой вздумалось устроить Люську в балетный класс. Бедная Люська. На музыку она ходит, в спецшколу ходит, ее бы на травку выпустить порезвиться, но жена сказала, что это и так последний шанс – ребенок уже в третьем классе. Позже не возьмут, а у девочки явные способности к танцу. Господи, откуда она взяла эти явные способности?! Конечно, Люська забавно дрыгается под магнитофон и телевизор и перед зеркалом любит покрутиться, тоже под какую-нибудь музыку, но при чем здесь, блин, балет?!

– Ты потому так злишься, – сказала жена, плюхнув перед ним манную кашу, которую он ненавидел еще с детства, – что тебе нет до ребенка никакого дела. А мне есть. Поэтому ты злишься и ревнуешь.

– Давай тогда забирай ее из музыкальной школы, – велел Игорь мрачно, понимая, что от его повелений ровным счетом ничего не изменится. – Это невозможно. Ей девять лет всего, а она четыре раза в неделю домой приходит к шести. Как рабочий с ЗИЛа.

– Странно, что ты об этом знаешь, – сказала жена. – Тебя же никогда нет дома. И денег никогда нет.

В этом было все дело.

Конечно, денег нет. Откуда же им взяться?

Игорь печатать их не умел, а жаль. Это, пожалуй, был самый простой способ их добыть. Что он мог заработать в уголовном розыске? Только на картошку с селедкой…

Он всех жалел – жену, которую давили заботы, а он не мог их не то чтобы с нее снять, а хотя бы разделить, маму, которой до смерти хотелось хоть раз в жизни слетать в Карловы Вары, отца, у которого совсем развалился “жигуленок” первой модели, но он тем не менее все же ездил на нем на дачу. И Люську, у которой не было кроссовок “Рибок”, как у большинства ее одноклассников. Он знал, что не оправдал ничьих надежд, что он плохой муж, отец, сын, зять, потому что он не может, ну не может добыть столько, чтобы хватило на всех, пусть даже понемножку.

В такие поганые дни он себя ненавидел. И работу, которая взяла все, ничего не дав взамен, кроме двух пулевых ранений, ненавидел тоже.

– Ну что? – грубо спросил он секретаршу Мерцалова, которая, наверное, в третий раз выбегала, чтобы где-нибудь порыдать. – Успокоились?

– Как я могу успокоиться? – спросила секретарша, и ее фиолетовые кудри мелко задрожали. – Как я могу успокоиться, когда Сергей Леонидович… – Она длинно всхлипнула, глаза ее налились слезами, и Игорь испугался, что она сейчас опять отпросится реветь. – Господи, что же теперь будет с нами? Как же мы-то теперь?..

“Ну просто опера “Смерть вождя”, – быстро подумал Игорь. – Может, он и вправду был такой необыкновенный начальник?”

– Марина Викторовна, – начал он, стараясь говорить ласково и напоминая себе волка из сказки про семерых козлят. – Помогите мне. Мы с вами полтора часа разговариваем, а дошли только до того, что утром в день убийства он провел две операции и приехал позднее обыкновенного, потому что провожал в первый класс сына, правильно? Потом провел совещание. Ну а дальше?

При слове “убийство” секретарша опять тяжело засопела в платок, и Игорь, раздражаясь, налил ей воды из графина.

В дверь заглянул кто-то и тут же скрылся. Игорь через толстые белые стены чувствовал, как паника заливает институт так же неизбежно и неотвратимо, как новое водохранилище заливает старую деревню.

– Да, да, – заговорила она так неожиданно, что Игорь даже дернулся на стуле. – Как всегда – блестяще….

– Что блестяще? – уточнил он.

– И операции, и совещание. На совещании я не присутствовала, только чай подавала, как всегда, поэтому, о чем там речь шла, – не знаю, но ведь вы, наверное, будете с Александмитричем разговаривать, он вам лучше расскажет.

Александром Дмитриевичем звали мерцаловского зама, Игорь об этом уже знал.

– А потом он в министерство уехал, – продолжила секретарша. – И вернулся довольно поздно, я точно не помню, около полшестого, наверное…

– Это поздно? – уточнил Игорь. – А во сколько он, как правило, уходил?

– Ой, это по-разному. У нас же, видите, больница, – секретарша улыбнулась доброй жалкой улыбкой, и Игорь в одно мгновение понял, почему Мерцалов держал ее около себя. Она была добрая, преданная и, наверное, самоотверженная. – Сергей Леонидович работал очень много. Но он же не просто директор института, он практикующий врач, и очень хороший врач. Его много приглашали оперировать в другие клиники и даже за границу, – добавила она с гордостью, как будто рассказывала об успехах сына. – Знаете, в последнее время это как-то даже модно стало…