Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости

— Стой, стой, твою мать!..

Через дорогу несся майор Булкин, на ходу доставая пистолет, но он был далеко.

Никоненко кинулся наперерез, но опоздал.

Миша-Божье-Слово, смешно вскидывавший ноги под неудобным подрясником, опередил его. Он прыгнул на спину человеку в сером пальто, одной рукой за волосы оттаскивая назад голову, а другой сунув в ребра пистолет.

— Лицом вниз, твою мать!.. Ноги шире!! Ноги, я сказал!..

Никоненко подбежал, когда грязный Мишин башмак уже попирал серое пальто, а руки в волдырях и заусенцах профессионально ощупывали карманы.

— Все чисто, — равнодушно сказал он капитану, который смотрел на него чуть не разиня рот, — я решил, что в подвал его лучше не пускать, — он кивнул на человека, распластанного в грязном снегу, — мало ли что. Вдруг бы у вас из-за него неприятность случилась.

Пыхтя подбежал майор Булкин.

— Взяли? — спросил он с любопытством. — Этот самый?

— Этот самый, — подтвердил Никоненко. — Миша, там прямо у выхода две женщины. Вытащите их, пока я тут… оценю ситуацию.

Миша-Божье-Слово смешно подтянул подрясник и зашагал к цементному зеву. Никоненко, как зачарованный, смотрел ему вслед.

Потом перевел взгляд на майора Булкина и сунул пистолет в кобуру:

— Где ты его взял, Петр Петрович, этого Мишу?

— В ФСБ, — буркнул майор. — А ты что думал, и вправду бомж?

Никоненко захохотал, чувствуя, как легчает в голове, в горле, в желудке.

— Ну что, — спросил он и, нагнувшись, за волосы поднял из снега голову, поворачивая ее лицом к себе, — что же ты оплошал так? Тебе не совещание проводить, тебе девок добивать надо было! А ты? А еще говорил, правоохранительные органы у нас плохо работают! А, Евгений Петрович?

Евгений Петрович Первушин силился сглотнуть слюну, которая текла у него изо рта, и закатывал глаза. Никоненко брезгливо сунул его обратно в снег.

— Вызывай “Скорую”, Петр Петрович, там у одной кровотечение сильное, а вторая вроде в шоке.

— Будем задержание оформлять? — спросил майор Булкин скучно.

— Будем, — согласился капитан Никоненко.

Потапов слушал внимательно, щурился на чашку с кофе, но очки почему-то не надевал.

— Мне сильно помешали эти танцы вокруг Тамариных записок. Кроме того, там была записка с угрозами в ваш адрес, и написать ее мог только стрелок, чтобы сбить нас с толку, пока мы думали, что стреляли в вас. Я слишком долго ковырялся в этих деталях.

— Да уж! — сказал Потапов хмуро.

— Потом мы выяснили, что стреляли не в вас, а в Марию Суркову, и после второй попытки убийства стало ясно, что убить ее нужно как можно быстрее.

— Подождите, я не понял ничего. Почему надо было стрелять на глазах у всех, когда можно спокойно стрелять в какой-нибудь подворотне?

— Человека, стреляющего в толпе, чаше всего найти вообще невозможно. И еще он был хорошо замаскирован, ваш Евгений Петрович.

— То есть как замаскирован? Бороду, что ли, приклеил и усы?

— Нет, Дмитрий Юрьевич. Человек надевает какую-нибудь невзрачную одежду, сутулится, шаркает ногами — и готово дело. Это очень известный прием. Вы видели человека в коричневом плаще, и вам даже в голову не пришло, что это ваш одноклассник Евгений Петрович Первушин, собственной персоной. Ваш одноклассник имел значительную фигуру, длинное пальто и представительный вид. Человек в плаще был мелкий, незаметный и совершенно неинтересный. Его все видели, и никто, никто не увидел в нем Евгения Петровича. Он выстрелил, все шарахнулись, побежали, он снял плащ, остался в пальто, превратился в Евгения Петровича и спокойно уехал домой. Суркова осталась жива, и он решил добить ее, побыстрее. Времени у него было в обрез, как он считал. В больнице она его оглушила и добыла нам пуговицу от его плаща. Я потом с этой пуговицей во все шкафы заглядывал — и у Лазаренко, и у этой вашей Дины. Пистолет у него был в сумке с луком. Под луком лежала плоская открытая коробка, чтобы было легко достать.

— Почему не в кармане?

— В кармане могли остаться следы. Масло или что-то в этом духе. Мы стали бы проводить экспертизу и нашли бы. Он очень… серьезный человек. Он не хотел осложнений. Да и сумка — это отличная часть маскарада. Потом он убил домработницу Алины Латыниной. Алину он в лицо почти не знал, убил женщину, которая вошла в ее квартиру в похожей по стилю одежде. И снова неудачно. Теперь ему нужно было действовать наверняка и прикончить сразу обеих. Алину он выманил очень легко. Один укол, и она готова. И Марусю так же.

— Почему не убил сразу?

— Где?! Возле офиса? В больничном сквере? В шприце у него был состав, парализующий центральную нервную систему, но идти-то они могли! Никто не обратил внимания — ну идет кто-то под ручку с дяденькой в коричневом плаще, и все дела. А в машине не убил — не хотел кровью пачкать сиденья.

— Шприц, яд, центральная нервная система, — сердясь от страха за Маню, сказал Потапов, — да кто он такой, этот Первушин? Шпион, что ли? ЦРУ? МИ-6? “Тигры освобождения”, “Тамил” и “Лама”?

Никоненко улыбнулся.

— Так и есть, Дмитрий Юрьевич. Шпион. В ресторане, где его себе на горе увидала Маруся Суркова, он встречался со своим агентом. Или резидентом, я ничего не понимаю в этой терминологии, это по части ФСБ. Американца через три дня арестовали, об этом говорили во всех новостях. Ваш Первушин плохой шпион. Начинающий. Он был уверен, что на него у наших ничего нет, а вот Маруся с Алиной, увидев американца по телевизору или в газетах, могли куда-нибудь позвонить или кому-нибудь сказать, что видели американца в обществе бывшего Марусиного одноклассника. Раз они его видели, значит, он должен был их убить. И чуть не убил. — И, не сдержавшись, капитан Никоненко от души выматерился.

Потапов надел очки, потянул к себе лист бумаги и стал рисовать лошадь.

— Как вы узнали, что это он?

— Я узнал об этом только в самый последний момент, — признался Никоненко, — хотя подозревал, конечно. На школьный вечер только два человека пришли в первый раз — это вы и Первушин. Вы сказали, что вас “потянуло”, и он сказал примерно то же самое. Вас я быстро исключил.

— Почему?

— Рядом с вами все время был охранник, который с вас глаз не спускал. Стрелять в присутствии собственной охраны — глупость. Кроме того, с того места, где вы были, так выстрелить нельзя, а ваше местонахождение подтвердили все свидетели. Первушин, когда я с ним разговаривал, ничего не сказал мне про коричневый плащ, который все видели. Почему? Потому, что не видел, или потому, что придавал этому какое-то особенное значение? Не видеть он не мог, раз видели все. Значит, придавал значение. Потом он сказал мне, что не мог помочь Сурковой потому, что у него были заняты руки. На вечере в руках у него ничего не было. Он скинул свой плащ и держал его в руках, вот оттого руки и были заняты. Конечно, я поздно вспомнил, что Алина Латынина говорила мне про ресторан, но, в конце концов, все подтвердилось — в ресторане был Первушин.