Ирина Градова - Ария для призрака

– Дина, Тихая Гавань.

– Что-что? – растерявшись, переспросил Макс, пожимая протянутую ладонь.

– Так меня называет Андрей, – рассмеялась она. – Правда, похоже на индейское прозвище? Что-то вроде Орлиного Пера или Соколиного Глаза!

Макс и сам об этом подумал.

– Он появляется здесь редко, – продолжала Дина, пропуская гостей в ангар. – А ты погуляй, Лавруша, еще не все дела сделал, – сказала она, обращаясь к псу. При свете Макс разглядел, что собака оказалась среднеазиатской овчаркой, слишком крупной даже для своей породы. – Поэтому, – теперь девушка снова обращалась к Максу, – Андрей и называет меня Тихой Гаванью. Когда все его достанут, или когда он всех достанет, он приползает сюда зализывать раны.

– Варежку закрой, – буркнул Кожухов, прерывая поток речи Дины. – Она слишком много болтает, – объяснил он Максу. – Наверное, потому что мало общается с людьми. Занимается своей мазней, поговорить не с кем…

Макс с интересом рассматривал помещение. У стены справа стояла печка-буржуйка, а вдоль левой стенки в ряд выстроились электрообогреватели. Благодаря этому в ангаре было тепло, несмотря на высоченные потолки. На полу в беспорядке валялись ковры, разномастные по цвету и рисунку. В закутке стояли два кресла и кофейный столик, и больше в помещении не оказалось никакой мебели, если не считать высокого табурета, похожего на насест, стоявшего у мольберта, на котором разместилась неоконченная картина. Картины здесь были повсюду. Они висели, стояли по периметру ангара, прислоненные к стенам, и даже лежали на полу. Пока девушка суетилась, наливая в чайник воды из деревянной бочки, Андрей уселся в кресло и вытянул длинные ноги, а Макс принялся рассматривать полотна, на которые не были наброшены холщовые покрывала. На первый взгляд они казались фотографиями, так плотно друг к другу лежали мазки. Людей на портретах окружали фантастические пейзажи и предметы, которых не существовало в природе. На одной картине он узнал известную актрису. На ней не было ничего, кроме тонких стеблей водорослей, обвивавших стройное тело. Вокруг плескались волны черного озера, по берегам которого росли причудливо искривленные деревья. Голова женщины была запрокинута, глаза прикрыты, и свет полной луны, сияющей в темном небе, придавал ее лицу какую-то потустороннюю красоту. Другая картина изображала маленькую девочку. Она сидела на крохотном островке из ракушек, обхватив колени руками. Вокруг плавали обломки корабля, а вдали над морем занималась заря. Несмотря на мрачную атмосферу, картины завораживали. Они словно уводили зрителя в другие миры – страшные, пугающие, но притягательные в своей зловещей красоте.

– Здесь только те, которые не пойдут на выставку, – сказала Дина, заметив, что Макс увлеченно рассматривает ее работы. – Остальные отправлены в павильон. Кстати, – на этот раз она обращалась к Андрею, – ты помнишь о выставке?

– О чем?

– Ах ты… – начала девушка, замахнувшись на него ложкой, которой насыпала чай в заварочный чайник.

– Ладно-ладно, – прикрыв лицо руками, рассмеялся Андрей. – Помню я про твою выставку!

– Между прочим, – обиженно поджав губы, сказала Дина, – я послала тебе официальное приглашение на две персоны.

– На две? – Андрей сделал вид, что задумался. – Хорошо, я, пожалуй, захвачу Тамару.

– Это Радзинскую, что ли?! Даже не думай! Если придешь с ней, я вас обоих выкину, имей в виду!

– Ревнуешь? – продолжал поддразнивать Андрей.

– К кому? – брови Дины взлетели вверх. – Просто я терпеть не могу эту расфуфыренную фифу, которая думает, что является пупом земли. Еще, чего доброго, потребует, чтобы я ее рисовала!

– Деньги не пахнут, – усмехнулся Кожухов.

– Ее деньги меня не интересуют! – вздернув курносый нос, заявила девушка.

Если бы Макс хоть немного был сведущ в искусстве, он бы знал имя Дины Игнатенко, одной из самых известных и едва ли не самой скандальной художницы Санкт-Петербурга. Отец Дины, знаменитый в свое время писатель, прославился несколькими фантастическими романами, но более всего – хулиганскими выпадами в адрес советской власти. Он считался диссидентом, но отказывался уезжать из страны, хотя его и приглашали к сотрудничеству зарубежные издательства. Они хотели, чтобы знаменитый российский писатель рассказывал миру, как плохо живется в Советском Союзе человеку творчества. Но Ярослав Игнатенко не собирался поливать Родину грязью на радость «акулам империализма». Он считал, что только русский человек имеет право поносить собственную страну и царящую в ней власть, а чужакам это непозволительно. Несколько раз писателя упекали в психушку на Пряжке, но ненадолго. Наверное, Игнатенко не попал в тюрьму лишь потому, что его искренне считали ненормальным. Он был этаким городским сумасшедшим, которого боялись лишний раз тронуть. Умер Ярослав так же, как и жил, громко и скандально. Возвращаясь из гостей в подвыпившей компании, он взобрался на парапет Аничкова моста, прошел несколько шагов и, не удержавшись, рухнул вниз. Течение было быстрым, и тело выловили только через несколько дней. Газеты писали, что Игнатенко покончил с собой, потому что исписался и не знал, как жить дальше. Те же, кто знал его лично, смеялись над идиотскими предположениями, потому что не существовало на свете более жизнелюбивого человека, чем Динин отец.

Дина была одной из многочисленных детей Ярослава Игнатенко, которым он потерял счет. Отец любил ее больше других. Именно он разглядел в девочке талант художницы и за руку отвел в школу искусств, хотя мать считала, что художник, как и писатель, – это не профессия. Но отец не увидел успеха дочки, погибнув за несколько лет до того, как Дина получила свою первую международную премию за картину «Дети Тьмы» и обрела популярность. Некоторые критики считали, что безумие отца передалось и дочери: ее картины слишком мрачны, а сюжеты кажутся продиктованными больным воображением. Тем не менее известные люди полагали за честь позировать молодой художнице. Кстати сказать, Дина оказалась не такой уж молоденькой, как Максу представлялось. Ей было двадцать восемь лет, хотя одевалась и выглядела она, как подросток.

Они попили чаю, и в пятом часу утра Дина уложила Макса спать в доме, потому что заметила, что у парня слипаются глаза. Они с Андреем остались в ангаре. Когда Макс проснулся, Дина и Кожухов сидели на кухне. Видимо, они не ложились. От злости и раздражения музыканта не осталось и следа, и он с удовольствием уписывал яичницу с беконом и картошкой, которую сварганила Дина.

– Отличный ты парень, похоже, – сказала девушка Максу на прощанье, провожая мужчин до машины. – Береги его, – она кивнула в сторону Андрея. – Он, конечно, немного больной на голову, но… В общем, хорошо, что ты с ним.