Юсси Адлер-Ольсен - Журнал 64

Ее дыхание стало глубже.

– Ладно. Но должна сказать, Карл, я обнаружила кое-какое несоответствие.

– Так-так, какое же?

– Журнал, который Ассад забрал из архива Курта Вада, лежал в машине. Я взяла его с собой домой и утром просмотрела. Ну, я про Журнал шестьдесят четыре, ты понял…

– Да, и что с ним?

– Теперь я понимаю, почему Ассад решил, что так важно было засунуть его под рубашку, прежде чем поджечь помещение. Видимо, он тщательно перерыл весь архив, раз выбрал именно этот журнал и список, взятый тобой. Просто отлично, что он стибрил у тебя зажигалку, иначе у него там не было бы света.

– Что с журналом?

– Медицинские записи Курта Вада относительно двух абортов Нэте Германсен.

– Двух?

– Да. Когда ей было пятнадцать, домой вызвали доктора, так как после падения в речку у нее случилось кровотечение. По свидетельству врача, это было следствием самопроизвольного аборта. А знаешь, кто был тем врачом? Отец Курта Вада.

– Бедняжка… Она была слишком мала. В соответствии с моралью того времени, на нее и всю ее семью обрушился настоящий позор…

– Возможно, и так. Но дело, какое в данный момент меня занимает, фигурирует также в папках Нёрвига. Где Нэте Германсен обвиняет Курта Вада в изнасиловании и получении денег за проведение нелегального аборта.

– Ну, вряд ли об этом упоминается в журнале.

– Не упоминается. Но там есть кое-что другое и более любопытное.

– Что, Роза? Ну же!

– Там упоминается имя человека, от которого она забеременела, после чего все и закрутилось.

– Кто это?

– Вигго Могенсен. Ты сказал, несколько дней назад Нэте утверждала, что не знакома с ним.

Нэте заметила Гитту Чарльз, когда ее силуэт только появился на пути к Озерному павильону. Характерная походка и размахивание руками пробудили у Нэте мурашки. На протяжении более тридцати лет она была избавлена от созерцания этой фигуры, вид которой теперь заставил ее сцепить руки и оглядеть гостиную с целью установить, все ли готово для совершения убийства без проволочек. Все должно пройти гладко, ибо головная боль не утихла, а сверлила ее мозг и почти провоцировала рвотные позывы.

«Проклятая мигрень», – подумала Нэте. Неужели болезнь не пройдет, когда она убежит от всего того, что снова и снова напоминает о проклятом прошлом?

Да, ей просто нужно на несколько месяцев уехать, и все станет по-другому. Возможно, у нее даже получится нормально жить с мыслью, что Курт Вад все еще существует… «Судя по тому, как он ведет себя в настоящий момент, прошлое наверняка скоро настигнет, и рано или поздно вытащит его на свет», – размышляла она. Ей было это необходимо.

Иначе Нэте просто неоткуда было взять силы для убийства Гитты.

Спустя четыре дня после поджога и неудавшейся попытки побега на остров явились несколько офицеров и забрали Нэте и Риту.

Не было произнесено ни слова о том, что их ожидает, но сомнений и так не осталось. «Поджигательницы, развратницы и идиотки» – подобные характеристики едва ли сослужили кому-либо в этом заведении хорошую службу, и месть Гитты Чарльз была абсолютно методичной. А потому Риту с Нэте, связанных кожаными ремнями, словно они являлись осужденными и конвоировались на смертную казнь, переправили через море и дальше на «Скорой» отвезли в больницу Корсёра. Примерно так же они ощущали себя, увидев приближающихся к ним санитаров с волосатыми руками и уверенными движениями; девушки кричали и молотили ногами во все стороны, пока их вели через отделение к палатам. Здесь их крепко привязали и положили лежать бок о бок. Они плакали и молились за своих нерожденных детей. Персоналу, судя по всему, это было совершенно безразлично. Сотрудники повидали такое количество этих «морально распущенных» личностей, что их абсолютно не трогали слезы Нэте и мольбы о помощи.

В конце концов Рита принялась буянить и орать. Сначала она требовала рандеву с главным врачом, а затем пригрозила полицией и даже самим мэром Корсёра, однако ничто не помогло.

И тут Нэте испытала настоящий шок.

Два врача и две медсестры молча вошли в палату и попарно остановились у их с Ритой кроватей, готовя инъекции. Их пробовали успокоить словами о том, что так будет лучше для них же, что потом они смогут жить нормальной жизнью, но сердце Нэте колотилось за все те крошечные жизни, какие она теперь не сможет дать миру. А когда в нее впилась игла шприца, дыхание перехватило и девушка погрузилась в сон, забыв и саму себя, и свои мечты.

Когда она проснулась несколько часов спустя, у нее осталась лишь боль в животе да бандаж. Остальное у нее отняли.

В течение двух дней после этого Нэте не произнесла ни слова, да и потом молчала, когда их двоих привезли обратно на Спрогё. Она испытывала только печаль и уныние.

«Эта дура молчит, как рыба. Может, в конце концов она извлекла для себя урок», – сказал кто-то из наставниц, когда Нэте прекрасно слышала, и это было верно. За месяц она так ничего и не сказала – кому бы такое пошло на пользу?

И тогда ее отпустили.

Риту же, напротив, оставили на острове, сказав, что «все-таки существуют какие-то ограничения на то, кого они могут себе позволить отпустить в общество».

И вот Нэте стояла на корме и смотрела на волны, обмывающие остров, и на маяк, погружающийся за горизонт, и думала о том, что она вполне могла бы остаться, так как жизнь ее все равно уже прошла.

Первая семья, куда она попала, состояла из кузнеца, его жены и троих сыновей-механиков, перебивающихся случайными заработками, торговлей и халтурой. Этому семейству, как никакому другому, требовался кто-то в качестве раба и объекта постоянных нагоняев, и эта семейная потребность сполна была удовлетворена с появлением в их доме Нэте. Ее заставляли делать всё: от уборки на участке, заваленном кучей проржавевших деталей от оборудования, до выполнения функций приживалки при грубой и злобной хозяйке, единственное и величайшее удовольствие которой состояло в издевках над всем и вся, в особенности над Нэте.

– Похотливая, неотесанная, глупая шлюха, – слышалось целыми днями, и если появлялся хоть малейший повод поднять ее на смех, хозяйка никогда не упускала его.

– Безголовая дрянь. Скажи мне, неужели ты не в состоянии прочитать, что тут написано, идиотка? – С этими словами она указывала на пачку стирального порошка.

И когда Нэте оказывалась бессильна сложить буквы, словесные унижения дополнялись подзатыльником.

– Ты не понимаешь датского языка, глупая башка? – раздавалось то и дело, и Нэте съеживалась практически до пустого места.

Парни хватали ее за грудь, как им хотелось, а хозяин грозился пойти еще дальше. Когда она мылась, они, подобно собакам-ищейкам, по очереди приходили и пристраивались за дверью, со стонами бесстыдно изливая свою похоть.