Мелани Раабе - Западня

– Сидел вот на этом самом месте, где ты сидишь, спрашивал, как мы относимся к тому, что наша знаменитая дочь в своем очередном романе описала в подробностях смерть собственной сестры.

Бог ты мой.

– Ленцен, – с трудом выговариваю я.

– Именно! – восклицает отец так, словно все это время мучительно вспоминал и никак не мог вспомнить это имя.

– Мы сначала не поверили этому человеку, – снова вступает в разговор мать. – Но потом он показал нам книгу.

У меня голова идет кругом.

– Виктор Ленцен был здесь, в этом доме?

Родители встревоженно смотрят на меня. Я, должно быть, сильно побледнела.

– С тобой все в порядке? – спрашивает мать.

– Виктор Ленцен был здесь, в этом доме, и рассказывал вам о моей книге? – спрашиваю я.

– Он сказал, что идет к тебе на интервью и хочет прежде познакомиться с твоим окружением, – говорит отец. – Мы сначала даже не хотели его впускать.

– Так ты из-за этого положила трубку, когда я звонила, – с трудом выговариваю я. – Рассердилась из-за книги?

Мать кивает. У меня гора падает с плеч, хочется броситься ей на шею, просто потому, что она есть, потому, что она моя мать, потому, что ни секунды не думала, что я могу быть убийцей, ни единой секундочки. Как я вообще могла такое подумать! Теперь, когда я сижу с ней лицом к лицу, мне кажется это абсолютным бредом. Но когда я была одна в своем огромном доме, мне это казалось вполне возможным. Я жила в мире кривых зеркал, которые искажали всю мою жизнь.

Виктор Ленцен приходил сюда выяснить, что я знаю, что знают родители. И когда он понял, что мать с отцом ничего не знают и даже толком со мной не общаются, он этим воспользовался блестяще.

От бешенства у меня перехватывает дыхание. Мне нужно успокоиться, привести мысли в порядок.

– Простите, я на минутку, – говорю я и встаю.

Выхожу из комнаты, спиной чувствуя взгляды родителей. Закрываюсь в гостевой ванной, опускаюсь на кафельный пол, закрываю лицо руками, пытаясь успокоиться. Эйфория, связанная с тем, что я смогла выйти из дома, постепенно улетучилась, и ее место занял вполне резонный вопрос: что, собственно, я собираюсь предпринять против Ленцена?

Доказательств у меня никаких. Он должен был признаться. Но он этого не сделал, даже под дулом моего пистолета.

Правда, там, в моем доме, он, должно быть, понимал, что я могу все записывать. А если я его снова найду… Смогу ли поколебать его самоуверенность?

Ненадолго задумываюсь, потом достаю смартфон и вызываю номер Юлиана. Один гудок, третий, пятый, включается автоответчик. Коротко прошу перезвонить и оставляю номер своего мобильного. Может, Юлиан на работе? Звоню в комиссариат, трубку снимает незнакомый полицейский.

– Меня зовут Линда Михаэлис. Могу я поговорить с комиссаром Шумером?

– К сожалению, нет, – отвечает полицейский. – Перезвоните завтра.

Черт! С трудом сдерживаю себя. Но я не хочу потерпеть еще одно фиаско. Мне нужна помощь.

Спускаю воду в унитазе, открываю кран, чтобы родители, которые сидят там и волнуются, услышали. Выхожу из ванной, возвращаюсь в гостиную. Лица светлеют, когда они видят меня. Понимаю, каких усилий им стоит сдерживать себя, не сверлить меня взглядами, пытаясь найти на моем лице следы пережитого за все эти годы. Снова сажусь. Беру бутербродик, чтобы порадовать маму. И как только начинаю есть, понимаю, как голодна. Собираюсь взять еще один. Как вдруг у меня звонит телефон. Номер незнакомый. Может, это перезванивает Юлиан. Быстро нажимаю кнопку.

– Алло.

– Добрый вечер. Это Линда Конраде?

Голос мужской. Но незнакомый. Это меня тревожит. Встаю, извиняющимся взглядом смотрю на родителей, выхожу в коридор, закрываю за собой дверь.

– Да, это я. А с кем я говорю?

– Добрый вечер, фрау Конраде, хорошо, что я до вас дозвонился. Меня зовут Максимилиан Хенкель. Ваш номер мне дал наш сотрудник Виктор Ленцен.

Меня покачнуло.

– Вот как? – едва выговариваю я.

Чтобы окончательно не потерять равновесие, приходится прислониться к стене.

– Надеюсь, это не слишком страшно, что беспокою вас в столь поздний час, – говорит мужчина и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Я по поводу интервью. Мы все, естественно, в восторге от вашего предложения дать нам интервью. К сожалению, с первого захода не получилось. Надеюсь, вам уже лучше?

Что, собственно, происходит?

– Да, – сдавленно выговариваю я.

– Супер, – говорит он. – Виктор сказал, что вы себя не очень хорошо чувствовали и интервью не получилось. Но нам бы очень хотелось дать ваше интервью в следующем номере нашего издания. Не будете ли вы так добры снова дать интервью в другое, любое удобное для вас время? Как можно скорее.

У меня перехватывает дыхание.

– Снова дать интервью? – недоверчиво спрашиваю я. – Опять Ленцену?

– О, простите, надо было сразу сказать. Виктор, к сожалению, не сможет, он неожиданно сегодня вечером решил срочно отправиться в длительную командировку в Сирию, ему нужно собрать материал. Но если вы любезно согласитесь встретиться со мной или с одним из моих коллег…

– Виктора Ленцена завтра не будет в стране? – с трудом выдавила из себя я.

– Ну да, он такой, – небрежно замечает он. – Рано или поздно его все равно потянуло бы за границу. Понимаю, он – ваш выбор, но, возможно, мы могли бы…

Просто кладу трубку. Голова гудит.

В моем распоряжении только эта ночь.

Я так погружена в свои мысли, что вздрагиваю, когда открывается дверь и из гостиной заглядывает мать.

– Все в порядке, милая?

У меня от радости сердце выскакивает из груди. Так меня не называли уже много лет.

Из-за приоткрытой двери над лицом матери появляется лицо отца.

Несмотря ни на что, не могу сдержать улыбку.

– Да, – говорю я. – Но простите, мне надо срочно бежать.

– Прямо сейчас? – удивляется мать.

– Да. Мне очень жаль, но кое-что надо сделать.

Родители растерянно смотрят на меня.

– Но мы тебя столько не видели, ты не можешь вот так вот сразу уйти, – говорит мать. – Прошу, останься на ночь.

– Я скоро вернусь. Обещаю.

– Это не может подождать до утра? – говорит отец. – Сейчас уже поздно.

Смотрю на озабоченные лица родителей. Им все равно, что я пишу, как я живу, они просто хотят, чтобы я была рядом. Линда. Их старшая, их единственная любимая дочь. Родители молча смотрят на меня, и рядом с ними я становлюсь мягче.

– Мне очень жаль, – говорю я. – Я вернусь. Обещаю.

Обнимаю мать, мне хочется расплакаться. Осторожно выскальзываю из ее объятий, она нехотя отпускает меня. Обнимаю отца, вспоминаю, как он подбрасывал меня, маленькую, сам такой большой и сильный, смеющийся великан. А теперь такой хрупкий. Отстраняюсь от него. Он смотрит на меня, улыбается. Дрожащей рукой берет меня за подбородок, проводит по щеке большим пальцем, как в детстве.