Андрей Константинов - Юность Барона. Потери

– Есть, – кивнул Иващенко, тяжело поднимаясь.

– И еще! Я, хоть и числюсь промеж вас по разряду кровожадных упырей, тем не менее, головы Кудрявцева от тебя требовать пока не стану. Хотя минимум пятерочка лет лагерей этому вьюноше, у которого в жопе до сих пор пузырьки от газировки играют, несомненно пошла бы на пользу. Но и лицезреть его озабоченную спермотоксикозом физиономию в этих стенах далее не желаю! Засим – решай сам. В конце концов: ты его выдвинул, вот сам и задвигай. Но! Не ближе сотого километра. Все ясно?

– Так точно.

– Свободен. Через три дня жду с докладом. И… очень тебя прошу, Валентин Сергеевич! Сделай так, чтобы я окончательно не разочаровался и в тебе, и в твоих людях.

Иващенко, обычно такой шумный и жизнерадостный, вышел из кабинета в приемную бледный, осунувшийся и словно бы в одночасье постаревший.

Игнорируя приветствия коллег, вообще ни на кого не глядя, он добрел до туалета, повернул кран и долго, шумно плескался под умывальником.

Словно бы смывая с себя поведанную Томашевским информацию…

Обильно потея, Хромов сосредоточенно тыкал пальцем в клавиатуру «Ремингтона» образца 1905 года. Причем к каждому тычку он прикладывал такое усилие, что со стороны казалось, будто он не печатает текст, а характерным движением указательного пальца методично вгоняет в машинку канцелярские кнопки.

– Вовка! Как пишется «некоммуникабельный»?

– А? Что? – запоздало и непонимающе среагировал на вопрос Кудрявцев.

– Я говорю: коммуникабельный – два «мэ» или одно?

– Два… Да какая, на хрен, разница?

– Большая, – рассудил Хромов, весомо втыкая вторую «мэ». – Знаешь как нас в свое время сельский учитель наставлял? «По грамоте осекся – вот цифирь и не далась…» Да, ты часом не в курсе: где у нас Яровой шлындает?

– Понятия не имею.

– Да что с тобой, Володька, такое творится-то, а? Такое ощущение, словно бы с прошлой недели не с той ноги жить начал? Или все Леночку свою забыть не можешь?

– Да пошел ты!

– Але! Товарищ Кудрявцев! За языком следи! А то ведь я тоже могу. На лубочную прозу перейти!

Глуша зарождающиеся страсти, с противным скрипом приоткрылась дверь, и в кабинет заглянул Иващенко:

– Кудрявцев! Выйди, потолковать нужно. Хромов!

– Я!

– Когда дверные петли смажете? Если самим лень жопу оторвать, напишите заявку коменданту!

– Уже.

– Что?

– Вот, видите, Валентин Сергеевич: сижу – печатаю. Заявку.

– Тьфу! Трепач!..

Длиннющий и безликий ведомственный коридор в эти дневные часы был традиционно пустынен – основная движуха, как правило, начиналась здесь ближе к ночи. Какое-то время старый да малый молча стояли в коридоре друг против друга: Кудрявцев вопросительно смотрел на Иващенко, а тот продолжал держать паузу, не зная с чего начать.

Наконец решился:

– Долго и обстоятельно я с тобой, Володя, потом говорить стану. А пока ответь мне только на один вопрос: ты что, в самом деле изнасиловал жену инженера Алексеева?

– Я… я… я не насиловал… Елену…

В уголках глаз Валентина Сергеевича вспыхнули крохотные огоньки надежды. Впрочем, как вспыхнули, так и погасли.

Ибо далее последовало вымученное кудрявцевское:

– Я… я люблю ее.

– Что?! Что ты сейчас сказал?

– Я люблю ее.

Иващенко среагировал на подобное заявление мгновенно и сверхэмоционально: сперва побагровел, блеснул исподлобья глазами, а затем с силой, которой от него никак нельзя было ожидать, мощно заслал Володе в челюсть.

Не готовый к такому повороту, Кудрявцев взмахнул руками и без крика, но с грохотом свалился на пол.

– Оппаньки! – обалдело выкатился из кабинета среагировавший на шум Хромов. – А чего это вы тут… э-эээ?..

– Дверь закрой! – рявкнул Иващенко. – С той стороны!

Михалыч счел за благо и в самом деле ретироваться.

Тем временем Володя, приходя в себя, начал бессознательно мотать головой, от чего во все стороны стали разлетаться капельки засочившейся из носа кровавой юшки.

Иващенко присел на корточки и отчаянно, с болью зашептал:

– Что ж ты наворотил-то, Володя?! От кого-кого, но от тебя никак не ожидал. Такой вот подлянки. Ладно бы сам себе, ладно мне, но ты же всем парням нашим в тапки нагадил. Они-то почему должны страдать за дурь твою несусветную? За твое в паху шелудение?

– Валентин Сергеевич… дядь Валя… я…

– Головка от буя! Сегодня же, по возвращении Ярового, сдашь ему дела. А пока его нет – сядешь и напишешь подробнейший доклад о своих амурных похождениях. Разрешаю в вольной форме и без физиологических подробностей. А завтра, в 15:00, с докладом и с вещами явишься ко мне в кабинет. Ты все понял?

– Да-да, я понимаю. Я готов уже сегодня.

– К чему ты готов?

– Можете арестовать меня прямо сейчас.

– Тьфу, идиот! – распрямляясь, досадливо сплюнул Иващенко. – Явишься ко мне за командировочным предписанием. И тем же вечером – с глаз моих долой. Ясно?

– Так точно, – Володя с усилием поднялся на ноги.

– И еще. Памятью твоего покойного отца, а моего лепшего кореша заклинаю: не вздумай застрелиться! Потому как подобная ложка меда в ту бочку дерьма, которую ты нам подогнал, если погоду и сделает, то – штормовую. А у нас сейчас и без того – хренова туча баллов по шкале какого-то… блин, запамятовал… в общем, некоего еврея. Осознал ситуевину?

– Осознал.

– Тогда иди умойся, чтоб народ лишний раз не нервировать. Своим внешним видом.

Кудрявцев послушно поплелся по коридору в направлении уборной, а Иващенко сунул голову в кабинет и скомандовал:

– Хромов!

– Да пишу я коменданту, пишу! – включил дурака Михалыч. – Вот дались вам эти, прости господи, петли!

– Вот-вот, очень верное определение. Петля и есть… Бросай свою писанину и пошли со мной.

– Куда?

– Михалыч! Не доводи до греха!

– Есть не доводить. В смысле – уже бегу…

Состоявшаяся на следующий день приватная беседа Валентина Сергеевича Иващенко с Володей Кудрявцевым продолжалась в общей сложности около двух часов. Скрытая аудио– и открытая стенографическая записи данного, как нетрудно догадаться, весьма непростого разговора не велись, так что тезисы оного для истории не сохранились. Ну да, возможно, что и к лучшему…

В пять минут шестого полностью деморализованный и по всем фронтам разбитый Кудрявцев спустился в свой кабинет – за вещами и за «присесть на дорожку» с теперь уже официально бывшими сослуживцами. Однако в опять-таки бывшем своем кабинете застал одного лишь Пашку, который приветствовал его тревожным:

– Вовка! Ну?! Что?! Куда тебя?

– В Боровичи. Поезд в 18:40. Вот зашел за вещами и попрощаться.

– Боровичи – еще не самый паршивый вариант [41], – поспешил успокоить Яровой. – Хотя… бывал я там единожды. Дыра дырой.