Андрей Константинов - Юность Барона. Потери

Настойчивый, но при этом словно бы свойский стук в дверь застигнул сотоварищей врасплох: званых гостей сегодня не ждали.

А незваных не ждали в принципе.

– Кому это не могется? – насторожился Гога.

– А шут его знает.

– Может, Катька твоя приперлась? Вокзальная проститутка Катька была марухой Шаланды.

– Дык вроде рановато для Катьки? У нее сейчас самое рабочее время, – засомневался Шаланда, выходя из комнаты в прихожую.

Воспользовавшись отлучкой пахана, Гога тотчас взял быка за рога:

– Не, братва, я хошь и не крыса, но чую: валить надо с этой… шаланды. Иначе – либо мусора окончательно затопят, либо с голодухи подохнем.

– Такой, значится, оборот? – Казанец недвусмысленно сощурился на внушительных размеров брюхо Гоги. – Ты у нас, оказывается, не жирный, а с голоду распухший?

– Пасть закрой, ботало!

– На самом деле Гога дело базланит, – подтявкнул Ёршик. – Да я в лагере здоровее питался, чем нонче на воле. Рвать надо отседова, пока не поздно. Оно, конечно: бег не красен, зато здоров.

– Уж чья бы корова мычала, а твоя… Али запамятовал, из какого дерьма тебя Шаланда в последний раз вытащил? Так я могу напомнить!

– Не надо.

– Вот тогда сиди и не задирайся, – презрительно осклабился Казанец. – Выше ватерлинии. Вот Гога, тот еще может иметь и голос, и мнение. Ему по чину положено. А тебе, Ёршик, рановато покамест. Скромнее будь.

В следующую секунду в комнату возвратился довольный (рот до ушей) Шаланда и возвестил с порога, представляя зашагнувшего следом незнакомца:

– Зырьте, какого гостя дорогого из Питера намело! Барон, собственною персоною!

– Хоть сами в благородных званиях не состоим, но гостям, коли взаправду дорогие, завсегда рады, – радушно обозначился Казанец.

А вот Гога, напротив, набычился. И, не разделяя восторгов, сварливо усомнился:

– Пятый десяток землю топчу, а чегой-то не слыхал за пЭрсону с таким погонялом.

– Да ты чё, Гога?! Да я Барона, почитай, годков пятнадцать как знаю. Еще с устьцилемской зоны. Которую мы с ним да с прочими ворами правильными от солдат Рокоссовского обороняли. Ух и лютое, я вам доложу, было времечко!

– Ну-у понеслась вода в хату! Опять завел волынку за героиЦькое урка́нское прошлое, – изобразил досадливое Ёршик.

– Не любо – не слушай! – цыкнул на него Шаланда. – А за Барона я тебе, Гога, так скажу: поезжай в Питер и тормозни первого встречного блатного. Всякий подтвердит, что Барон – в авторитете человек.

– Ага, щас! Вот тока дожую и метнусь. За плацкартой. Да мне при нынешних доходах скоро на трамвай хватать перестанет!

– Никшни! Последнее дело – промеж своих, да еще при госте, кусалово устраивать. Присаживайся, Барон. Как говорится, чем богаты. Картошечка, лучок.

– Токма с колбаской – йок, – докончил о наболевшем Ёршик.

– Сыт я, бродяги. Но за предложение – спасибо, – вежливо кивнул Барон, подсаживаясь к столу.

– Оне благородной кровяни, – не замедлил откомментировать Гога. – Пролетарскою пищею брезгують.

– Напраслину возводишь, мил-человек. Просто аккурат из-за стола я. Впрочем, коли водки плеснете – не откажусь.

– А что, в Питере новые порядки завелися? В гости с пустыми руками?

Глаза Барона нехорошо блеснули:

– Вот гляжу я на тебя, Гога, и гадаю: то ли чувство юмора у тебя такое, своеобразное, то ли ты по жизни в самом себе сомневаешься?

– Чего-ооо?!

– Я говорю, похоже, тебя терзают маленькие злые импульсы? Как некогда гражданина Корейко.

– Слышь, ты, гость дорогой! – осклабился Гога, воспринявший «корейку» в качестве недвусмысленного намека на свою заплывшую салом фигуру– Может, ты там, у себя в Питере, и бугор, в чем лично я опасения имею. Но за корейку и огрести недолга!

И тут настал черед показать клыки Шаланде:

– Обмякни, Гога! А то ты и в самом деле вознесся не по-хорошему! – И, опережая неминуемые возражения, повышая градус, добавил: – Я сказал – на хлебало щеколду накинь! У меня ведь терпелка – не из железа выструганная!.. Вот так оно лучше. А теперь, братва, давайте дернем за знакомство. А потом послушаем слово Барона. Потому как он не с пустыми руками, а с сытым набоем заявился.

– Эвона! Неужто в Питере свои «целочки» закончились? Приходится чужих ехать щупать?

– Казанец! Тебя тоже касается. Метнись под лавку! – Шаланда махом опустошил стакан и недобро обвел взглядом свою кодлу: – Говори, Барон. А ежели какая сявка еще раз встрянет, я ТАК утихомирю!..

– В общем, так, люди добрые, – степенно выпив свое, приступил к делу Барон. – Есть вариант завтра поставить хату. Богатую. В Столешниковом переулке. Особых проблем возникнуть не должно. Единственная сложность – на вечер потребуется машина.

– Планируешь стока товару поднять, что на руках не донести? – не то съерничал, не то восхитился Ёжик.

– Реплика уместна. И хотя на записки из зала я собирался отвечать после основного доклада, поясняю: машина потребна для иных целей. Но, с другой стороны, прокатиться по завершении дела, да с ветерком, да с барахлом – лишним не будет. К слову, здесь поблизости телефонная будка имеется? Это важно.

– Возле метро. И у центрального входа в парк.

– Набросаете, как добрести? А то я эту местность не шибко хорошо знаю.

– На фига бумагу марать? Казанец тебя проводит. Верно?

– Почту за честь: провесть, донесть.

– Благодарю. Тогда погружаемся в детали…

Рассказывает Владимир Кудрявцев

Гиль позвонил мне на службу в начале одиннадцатого. Услышав, где и с кем старик проводил время нынешним вечером, я, естественно, не смог усидеть на месте и, навязавшись в гости, через двадцать минут примчался к нему на Покровку.

Выглядел Казимирыч неважно. Оно и понятно: столько событий в течение одного дня – это и для молодого организма нагрузка. А для человека, давно разменявшего восьмой десяток, и подавно.

– …Вот прямо так и сказал? Вор?

– Так и сказал, – безо всякого выражения подтвердил Гиль.

– Э-эх, Юрка-Юрка. Вот уж, чем только черт не шутит, пока Бог спит. А что еще рассказывал? Как он потом в одиночку в блокаду-то… сдюжил?

(На самом деле, о том, как именно сдюжил Алексеев-младший, я был осведомлен. Причем из первых уст. Но не спешил говорить Степану Казимировичу о нашей с Юркой встрече летом 1942-го, равно как и о предшествовавшей этой встрече попытке Алексеева-младшего самолично исполнить смертный приговор. Но вот понять, где и когда пролегла та роковая черта, перешагнув которую героический ленинградский хлопец переквалифицировался в уголовника, было дико интересно.)

– Да не успели мы толком и поговорить-то про него! Это я, старый дурак, виноват. Пасть раззявил, язык свой, без костей, вывалил: тра-ла-ла, бла-бла-бла… Тьфу! Идиота кусок! По большому счету, Юра всего-то и успел поведать, что Ядвига Станиславовна в феврале 42-го отмучилась. Да историю с Ольгой и с Самариными рассказал. И то в самых общих чертах. Нет! Никогда себе этого не прощу!