Андрей Константинов - Адвокат. Судья. Вор (сборник)

Полтора года в Афганистане сильно изменили Олега. Кровь, жестокость, гипертрофированная грубость человеческих отношений на войне и чудовищная бессмысленность происходящего не сломали Званцева, но словно заморозили его изнутри.

Романтика «интернационализма» вылетела из головы в первый же месяц, после первого же сопровождения колонны по Салангу. Дальше все пошло еще быстрее: альтернатива была проста – либо принять жестокие и страшные законы войны, либо свихнуться или погибнуть. Слабонервные и добренькие гибли первыми. Званцев хотел вернуться.

Первый «дух», которого Олег замочил лично, словно отрезал Званцева от тех, кто остался в Союзе. То есть Олег, конечно, вспоминал и Сергея, и Катю, но они стремительно отдалялись от него. Катя вообще была неизвестно где, известно только, что устроилась она сытно со своим мужиком. Сергей… Через три месяца в Афгане Челищев казался Званцеву наивным ребенком, как и тот Олежка Званцев, который учился миллион лет назад на юрфаке.

Олег писал в Союз редко, потому что письма все равно слишком часто не доходили – либо из-за цензуры, либо просто из-за раздолбайства почты. Уйдя в армию из-за презрительно брошенного Катериной слова «сопляки», Олег считал, что стал в Афгане мужиком. Среди своих братков он был в уважухе. Стараясь не вспоминать о Кате, он все равно постоянно думал о ней, и мысли эти теперь были грубыми, животными. Олег скрипел зубами по ночам, думая о том, каким дураком он был тогда в Союзе. Права была Катька, сопляками они были с Серегой. Надо было хватать Катерину и держать крепко, а не ахи-охи разводить… А может быть, она ждала того, что ее схватит не он, а Серега?

«Ничего, вернемся – разберемся», – как молитву, каждую ночь шептал Званцев, засыпая…

До Асадабада Званцев не дошел. На переходе от Баграма к Кабулу Олег почувствовал себя плохо. Он крепился, надеялся, что все пройдет.

На полдороге до Джелалабада БМП [14]Званцева, ушедшая чуть в сторону от основной трассы в боевое охранение, подорвалась на противотанковой мине. Серьезно никто не пострадал, Олега скинуло с брони и, видимо, слегка контузило… Контузия была совсем легкая, и все бы обошлось, если бы желтуха уже не схватила его…

Они еще не дошли до Джелалабада, когда Званцев почувствовал, что ему просто кранты…

Взводный угрюмо выслушал Олега, выматерился и без особой надежды в голосе спросил:

– А курить можешь?

– Нет… Тошнит все время… Херово…

– А моча как?

Олег без слов махнул рукой.

– Понятно… И повезло же тебе… Ладно, давай к ротному, бери направление…

В джелалабадском медсанбате Званцева не приняли, потому что мест там не было совсем. Медсанбат был забит ранеными, которые лежали просто под открытым небом. Из Кабула ждали две «вертушки», которые должны были забрать партию «тяжелых» в кабульский госпиталь. К этой партии причислили и Олега, который держался уже просто из последних сил, балансируя на грани забытья…

Под вечер пришли «вертушки». Не глуша двигателей, выскочившие экипажи стали матюгами подгонять погрузку.

Младший сержант Званцев был вписан в посадочный лист второго борта и ждал, пока загрузят «тяжелых», борясь с подступающей дурнотой.

Из первой «вертушки» выскочил летчик, что-то заорал санитарам, потом подскочил к Званцеву и рявкнул:

– Что стоишь, кенар?! Помоги носилки закинуть!

Олег, шатаясь, помог санитарам впихнуть носилки с изуродованным человеческим телом в чрево «вертушки» и хотел вернуться к своему борту.

– Куда? – заорал летчик. – Живо влезай, бача!

– Да я вроде на тот записан… – слабо пытался возразить Званцев.

– Да какая разница! В Кабул? В госпиталь? Ну и влезай живо, там потом разберемся!..

Олег нырнул в вертолет и взлета уже не помнил, потеряв сознание… Через минуту взлетела и вторая машина, взяв курс на Кабул.

Вылетевшая из зеленки, сплошняком окружавшей Джелалабад, очередь из ДШК прошила второй вертолет, который закружился в воздухе и почти отвесно упал среди садов, мгновенно вспыхнув. От экипажа и пассажиров не осталось почти ничего. Утром следующего дня по посадочному листу второй «вертушки» сведения о погибших пошли в их части. Перед боевыми писаря во всех штабах торопились, делали все быстро, ожидая наплыва работы после операции, поэтому похоронка на младшего сержанта Званцева пришла в Ленинград почти мгновенно. Ничего этого Олег не знал, мечась в бреду на койке кабульского госпиталя. Он провалялся в госпитале чуть больше четырех недель, постепенно выныривая к жизни. Званцев ослаб и высох, и только взгляд у него набрал еще большую силу, оказывая на людей почти гипнотическое воздействие. Олег мог бы задержаться в госпитале и дольше, за него держала «мазу» медсестра, любовница главного хирурга, которой Званцев непонятным образом сильно приглянулся и которая так от Олега ничего и не добилась. Но Званцев спешил в Союз.

До Баграма Олег добрался попутками, торопясь навстречу своему дембелю. Новости в родном полку были малоутешительными: на боевых под Асадабадом рота Званцева понесла большие потери убитыми и ранеными. Взводный, увидев Олега, покачал головой и перекрестился.

– Ни хрена себе, ты даешь, бача… На тебя в Союз похоронка пошла… В твоей же «вертушке» все погибли…

– Я в первую сел, случайно получилось.

– Ну-ну, – старлей покачал головой. – Давай, Адвокат, двигай к ротному…

Выяснения обстоятельств «гибели» и «воскрешения» младшего сержанта Званцева заняли несколько дней. Стискивая зубы, три вечера подряд Олег отвечал на повторяющиеся выматывающие вопросы особиста, подозревавшего Званцева неизвестно в чем.

А еще через день получил младший сержант Званцев письмо из Ленинграда от Серафимы Ивановны, своей бабушки.

«Внучек мой дорогой, Олеженька!

Как ты там, мальчик мой родной, ненаглядный? Как ты себя чувствуешь, что с тобой? Две недели назад принесли мне из военкомата письмо, где пишут, что ты погиб, но я в это не верю, потому что сердце мне говорит, что ты живой, просто что-то с тобой случилось. Олеженька, ненаглядный мой, я ни минуточки не верю, что тебя больше нет, потому что Бог не мог допустить этого, ты ведь всегда был таким хорошим мальчиком, и Он не мог позволить такое, и меня Ему наказывать тоже так страшно не за что, я уж думала, что все свои грехи искупила, когда Он забрал у меня Андрюшу и Лену, твоих родителей, хотя и не было у меня таких грехов…

Заходил ко мне несколько раз Сереженька Челищев, он очень переживает, и, наверное, он твой очень хороший друг, а я всегда его считала хорошим мальчиком и очень любила, но я попросила его не приходить ко мне больше, не бередить сердце мне, потому что он утешает меня за то, что тебя убили, а я в это не верю, но ему про это не говорю, чтобы он не подумал, что я выжила из ума… Про Катеньку Шмелеву я ничего не знаю и очень расстраиваюсь, что ты никак не можешь выкинуть ее из головы. Олеженька, родной мой мальчик, я тебя очень жду и пишу тебе, потому что думаю, что письмо мое прочитает Бог, и Он поможет тебе выйти из беды, в которую ты попал. Вот только сил у меня остается все меньше, и каждую ночь я вижу во сне Андрюшу и Леночку, твоих папу и маму. Они такие молодые и красивые, и Андрюша очень похож на тебя. Они зовут меня к себе, и каждую ночь я подхожу к ним все ближе, а тебя рядом с ними нет, поэтому я и не верю, что ты погиб.