Николай Леонов - Ценник для генерала

Гуров был намерен прямо сейчас выбить из Орлова деньги для оплаты лечения Крячко. Кстати, эти затраты тоже должны оставаться тайными. Нельзя, чтобы всплыла настоящая профессия пациента. Его хотели убить. Если тот негодяй, который собирался это сделать, узнает, что Станислав жив, то может последовать вторая попытка. А чудеса до бесконечности не происходят. Они случаются редко. Как подарок судьбы.

Врач повернулся к Гурову, как будто оценивая, насколько тот готов к встрече, потом тихо открыл дверь палаты.

— Он спит, — заявил доктор и повернулся к своим спутникам. — Это даже хорошо. Зайдите потихоньку и посмотрите. Девушка, вам, наверное, не стоит заходить. Только шуму наделаете.

Гуров мысленно поблагодарил врача за эту идею. Он вошел в палату и еле сдержался, чтобы не скривить лицо в болезненной гримасе. Старый друг Стас лежал с забинтованной головой, с гипсом на руке. Его грудь была плотно перетянута бинтами. Лицо Крячко покрывали ссадины и царапины, уже заживающие, а под левым глазом желтели остатки приличного синяка.

Дрался? Когда, с кем? Как он исчез с поезда, в котором нашли его вещи? И самое главное, зачем?

Гурову захотелось подойти к другу, присесть на край больничной койки, положить руку ему на грудь и тихо сказать что-нибудь обнадеживающее, успокаивающее. Главное, что жив, что нет особенно страшных ранений. С сотрясением мозга и потерей памяти доктора как-нибудь разберутся. Лишь бы выжил. Бедный Стас, как ему досталось! Как спокойно его лицо. Вообще-то Крячко всегда отличался выдержкой и философским спокойствием. Поможет это ему сейчас?

— Ну и что скажете? — тихо спросил врач, наклонившись к Гурову. — Он?

— Да, он, — подтвердил Лев Иванович. — Пойдемте отсюда. Там поговорим… — Гуров хотел было выйти из палаты, но резко повернулся и уставился на Крячко.

Ему показалось, что Стас подсматривает за ними сквозь чуть опущенные веки. Тут глаза Крячко открылись. Он смотрел на гостя, на врача спокойно, выжидающе.

— Это кто? — потом спросил Стас чуть хрипловатым голосом. — Откуда? Из милиции?

Гуров опешил, уставился на раненого товарища. Что?.. Милиция? Почему он так сказал?

Крячко едва ли не всю свою жизнь проработал в милиции. Только несколько лет назад ее в России переименовали в полицию. Из-за травмы головы сработала давняя привычка? Вообще-то все сотрудники управления давно уже привыкли к словам «полиция», «полицейский».

Это было первое, о чем подумал Гуров. Только потом он с горечью осознал, что Стас его не узнает. Крячко смотрел на старого друга. В его глазах было ожидание, надежда, множество вопросов, но никак не радость от встречи.

Лев Иванович вздохнул, вернулся к кровати, решительно пододвинул стул и уселся на него. Гуров очень беспокоился, что врач начнет его сейчас выгонять или останется рядом и примется слушать их разговор. Так и случилось. Врач уселся на второй стул рядом с сыщиком.

— Значит, вы ничего не помните? — спросил Гуров, начиная разыгрывать свою партию. — И меня не узнаете?

— А вы кто? Я знал вас? Как меня хоть зовут? — Крячко стал кряхтеть и приподниматься на подушках, чтобы сесть. — Хоть что-нибудь из моей жизни мне расскажите. Может, это послужит толчком для воспоминаний. Вы не представляете, как это страшно — не помнить вообще ничего!

— Редкий случай. Я пытался даже поискать такое в медицинской литературе, — сказал врач. — Обычно в подобных случаях выпадает из памяти определенный кусок воспоминаний, очень четко локализованный по времени. А тут полная потеря при внешне нормальном состоянии. Относительно, конечно. Ни комы, ни операции на черепе.

— Типун вам на язык, — проворчал Крячко и поморщился. — Головная боль просто вымотала.

Гуров размышлял. От его решения сейчас зависело многое. Легче всего назвать вымышленные имя и фамилию, сказать Стасу, что он всю жизнь прожил в Беларуси, что они коллеги по адвокатской деятельности. Но есть ли в этом смысл, не помешает ли такое сообщение восстановлению памяти?

А ведь Крячко сейчас чуть ли не узловая фигура. На него напали. Он, настоящий профессионал, понимал, кто и почему это сделал. Осталось лишь вернуть ему память, и он все расскажет. Тогда появятся ответы на многие вопросы.

«А ведь он все еще жив лишь потому, что ничего не помнит, — думал Гуров. — Наверное, в этой ситуации преступники не станут его трогать. Даже при таком развитии событий лишние трупы никому не нужны. А вот если я начну врать, тогда кто-то через доктора, по другим каналам, может, через «жучки», установленные преступниками в палате, это поймет. Негодяи сообразят, что им морочат голову, и решат, что проще все-таки довести дело до конца. Странное дело, но бывает и такое в оперативной работе, когда, разыгрывая какую-то роль, приходится прибегать к чистейшей правде. Нет, не всегда, конечно».

— Вас зовут Станислав, — спокойно сказал Гуров, наблюдая за другом. — Станислав Васильевич Крячко.

— Станисла-ав, — произнес больной, как будто прислушиваясь к звуку, пробуя его на вкус. — Крячко-о. Вот зараза, не радует слух!

Гуров молча пожевал губами. Прогресс есть. Сейчас Станислав выдал одно из своих самых любимых словечек: «зараза».

— Вы не расстраивайтесь, — попросил Гуров. — Полежите, полечитесь. Постепенно все вспомните. Никто вас не торопит.

Крячко понимающе смотрел на Гурова, но вопросов больше не задавал. Это было как-то странно. Ведь врач только что рассказывал, что его пациент всех замучил расспросами о себе. А тут пришел человек, который его явно хорошо знает, а вопросов нет. Успокоился, почувствовал надежду?

Врач поднялся со стула, положил Гурову руку на плечо и заявил:

— Я думаю, что вашего товарища не стоит переутомлять. Сейчас он испытал своего рода стресс, связанный с вашим появлением. У него возникла надежда на восстановление воспоминаний, а это сильные эмоции. Я даже вижу заметную разницу в его поведении. Будем дозировать ваши встречи и беседы. Скажем, по два раза в день. Утром и вечером. Но не очень поздно. Больной не должен перевозбуждаться перед сном. Не позже шести вечера. Хорошо?

— Да, конечно, — согласился Гуров и сказал Стасу: — Я приду завтра утром, и мы пообщаемся.

— Хорошо бы, — со странной интонацией проговорил Станислав. — Не представляете, как тоскливо тут лежать одному. Эх, а еще видения всякие во сне, воспоминания… Кто мне подскажет, какие из них ложные, а какие истинные?

— Я подскажу, — пообещал Гуров. — Я хорошо знаю ваше прошлое, Станислав Васильевич. Разберемся.

Гуров и врач вышли из палаты, где к ним сразу в кильватер пристроилась Маша.

Лев Иванович принялся громко рассуждать, стараясь делать вид, что скрывать ему совершенно нечего:

— Насколько я помню, доктор, чаще всего выпадают как раз последние воспоминания. Я прав?