Галина Романова - Последнее прибежище негодяя

– Да, я.

– А наряды им выписывает мастер?

– Нет, тоже я. Пришлось взвалить еще и эту обязанность. Ответственность, знаете. Не всякому доверить можно.

Она будто извинялась, что наряду с бухгалтерскими обязанностями тащит еще несколько ставок. Хотя наверняка это нарушение, потому и трусит.

– В доме, в котором недавно произошло убийство, кто убирает? И график… график мне интересен.

– В том доме… – Она театрально приложила ладонь ко лбу, вымученно улыбнулась: – Там вообще какое-то недоразумение с этими уборщицами произошло.

– Какое же? – взвился сразу Филонов, сердито оскалившись в сторону Анны Львовны. – Пока я болел, что тут у вас, Анна Львовна?!

– Понимаете, у нас там по штату одна женщина убирает, Люся. – Она назвала ее фамилию, возраст. – А тут вдруг выясняется, что откуда-то взялась и вторая уборщица. Причем у нас разнарядка на уборку через день среди недели, выходные есть выходные, их никто не трогает. А так уборка осуществляется в понедельник, среду, пятницу. А тут вдруг оказывается, что убирают в том доме каждый день. Кроме выходных, разумеется. И все всех устраивало, пока так убирали. А потом вдруг сменщица непонятная пропала. Ко мне пошел народ с жалобами. Зачем, говорят, девушку уволили?! Я ничего не понимаю, вызываю нашу постоянную уборщицу, что по штату числится. Допрашиваю, простите, не хуже вас. Говорю, что за дела? Ты что, говорю, то каждый день пол моешь, то вообще забросила?

– А она что?

– А она глаза таращит. Говорит, как мыла, так и мою. А народ-то вопит! Я им штатное расписание показываю. Вот, мол, одна у нас по штату на ваш дом уборщица.

– А они что?

– А они вопят, будто не слышат, куда вторую я дела?! А куда я ее дела, если я ее не видела ни разу и на работу не принимала!

Данилов показал ей фотографии с изображением Горобцовой:

– Эту принимали?

– Нет! Я принимала взрослую женщину, она на пенсии по вредности. А эта совсем соплячка, простите, – она виновато улыбнулась в прищуренные глаза Филонова. – Эту я впервые вижу.

– А вот жильцы того дома видели ее через день, – уточнил Данилов, поднимаясь с места. – Зайдете завтра к нам, запротоколируем ваши показания, Анна Львовна.

Она вышла из кабинета. А Филонов вдруг спросил у Данилова, направившегося к двери:

– Значит, эта девка мыла там полы из благотворительных побуждений, а после убийства вдруг исчезла, так?

– Это я у вас должен спросить, – не стал вдаваться в подробности Сергей, открывая дверь. – Почему у вас на участке творится черт знает что?

Следователи ушли, а Филонов, просидев в задумчивости минут пять, вдруг схватился за мобильник.

– Алло, Степка, здорово! – крикнул он.

– Чего орешь? Оживел, что ли, после диареи? – Мазила захихикал.

– Чего ты вот начинаешь? Не было диареи, придурок! Не бы-ло! – по слогам произнес Филонов. – Острый приступ холецистита, понял?

– Понял. Че, и бухать теперь не будешь?

– Видимо, нет, – расстроился сразу Филонов.

Доктор сказал, что в следующий раз его могут не откачать после таких гулянок.

– Ты чего звонишь-то, Жэка? Соскучился, что ли? Или догадался, кто народ положил? – Мазила снова противно захихикал. – Мы тут даже ставки с пацанами сделали. Догадаешься, нет? Пацаны на тебя, идиоты, поставили. А я – нет, думаю, что я выиграл. Тебе ни в жизни не угадать и…

– Уборщица, – тихим голосом перебил его Филонов. – Молодая девка, рядилась в уборщицу. Она всех положила, Степа. Так что ты, кажется, в полной попе, Степа…

Она не знала и не помнила, когда в ней умер тот болевой порог, за которым совершенно не чувствуешь чужой, а иногда и собственной боли. Не помнила, когда перестала сочувствовать, жалеть. Не запомнила и день, когда превратилась в отвратительное, даже самой себе, создание.

Единственное, что навечно привила ей жизнь, – это ненависть.

Она ненавидела все! Ясный день и дождь с ветром. Лето и осень, опережающие зиму. Ненавидела саму жизнь, превратившую ее в такое чудовище.

– Надька, да ты просто зверь! – восхищались много лет назад ее подельники, когда она на спор разорвала голыми руками живую кошку.

– Надежда, это дело можно доверить только тебе, – вкрадчивыми голосами поручали ей незначительные поручения серьезные дяди, когда надо было просто кого-то наказать.

После того как ее посадили в первый раз, а потом чуть не посадили и во второй, о ней стали говорить уже почти шепотом.

– Да, наша Надежда надежды никакой на жизнь не оставляет, – осторожно посмеивались более серьезные дяди, когда она не села во второй раз потому, что убрала всех возможных свидетелей.

«Никогда никаких следов и свидетелей» – было ее девизом.

«Никогда ничего личного» – было существенным дополнением к ее девизу.

Последнее дело она провалила, и знала это. Она наследила, и дело это оказалось слишком личным.

Зачем она за него взялась? От ненависти? От скуки? От отвращения к сложившейся удачно жизни родной сестры? Она ведь нашла ее. Все же нашла. Уже взрослую, красивую, удачливую. Не желающую знать ее, непристойно себя ведущую. Надя плюнула ей в холеную физиономию, выругалась как можно грязнее и ушла.

Тварь! Хоть бы она сдохла тогда вместо матери и отца. Тварь!

Надя не знала, зачем она пошла на убийство. Или просто не хотела копаться в своей душе. Там, было темно, гулко от пустоты. Там нечего было нарыть. Просто решила стереть с лица земли докторскую парочку в какой-то момент, и все. Решила – сделала.

Она знала, что ее найдут, и почти не боялась. Так, что-то дергалось нечасто внутри, какой-то нерв, отвечающий за инстинкт самосохранения, но не более того.

Сесть она не боялась. Какая разница, где засыпать и где просыпаться? Она и на воле сладко не спит. Какая разница, где жрать баланду? Она на зоне лучше хавает. Ее никто не ждет ни там, ни здесь. По ней никто не скучает. Ей без разницы, где прожигать свою жизнь. И, в конце концов, она выполнила обязательства – отомстила за родителей, за этот поступок серьезные люди ее не могут не уважать.

Ее взяли в супермаркете. Через неделю после того, как расклеили на щитах и фонарных столбах листовки с ее физиономией. Взяли прямо на кассе, где она платила за кефир, упаковку «бомжа» и батон. Видимо, кассирша – сытая надменная рожа – нажала какую-то невидимую кнопку, раз ее взяли тут же в кольцо со всех сторон. Даже не дали возможности запустить в них упаковкой кефира.

Ну, взяли и взяли. Потом допрос, много допросов. Она со счету сбилась, отвечая, не кривя душой. Как случайно встретилась у кинотеатра с Лопушиными, которых знала еще как Верещагиных. Как они ржали счастливо, выходя после комедии. И решила там же, что для нее дело чести – стереть с их сытых рож счастливые улыбки. Начала ходить к ним в дом под видом уборщицы. Приходилось, конечно, убирать и в соседних подъездах, чтобы подозрения не вызывать. Прокатило! И с дедом повезло. Просто супер, как повезло! Она-то не особо представляла, как отправит эту сладкую парочку к своим родителям. Пока с дедом этим не сошлась поближе. Тот еще был болтун! Его хату она вскрыла без особого труда. Утащила запасные ключи, потом, когда время пришло, стянула пистолет. Постреляла всех и через последний подъезд ушла, подальше от места преступления.