Мария Спасская - Безумный поклонник Бодлера

– Как расстрелял?

– Обыкновенно. Вышел последнее слово над гробом говорить, достал обрез из сумки и пустил родню в расход. Приговариваетесь, говорит, к смерти за то, что не доглядели за своим поганцем сыном. Ну, мы с мужиками отобрали у убийцы обрез и сдали его в психушку, а Крутицких всех здесь похоронили. Вместе с Пичугиной.

Я почувствовала, как волосы на голове встали дыбом и зашевелились. В памяти мигом всплыл последний день в школе «Романтик», о котором я и думать забыла. Солнечный мартовский день, когда для семьи Крутицких с моей легкой руки рухнул мир.

На следующее утро преисполненный веры в светлое будущее Шарль отправился с друзьями в Бельгию. Поэт вошел в старинную церковь в Сент-Лу и, любуясь статуями, украшавшими исповедальни, вдруг упал, точно громом пораженный.

– Шарль, старина, что с тобой? – испуганно воскликнул издатель Пуле-Маласи, бросаясь на каменный пол. На помощь издателю кинулся второй приятель Бодлера, Асселино. Поэт лишь слабо стонал, не в силах что-либо вымолвить.

Помогая Шарлю подняться, друзья видели, что дело плохо. Поэт с трудом двигался и почти не говорил. Сердобольные прихожане вынесли Бодлера из церкви на руках, уложили в коляску и доставили в больницу. Врач констатировал паралич правой половины тела, приключившийся с пациентом вследствие запущенного сифилиса. Шарля поместили в лечебницу Сен-Жан-э-Сент-Элизабет, где за больным ухаживали монахини-августинки. Это была злая насмешка Господа над создателем «Цветов зла», решившим отказаться от Сатаны и прийти к Богу. Бог не принял Бодлера, предоставив его монахиням. Обозленный на Господа поэт прозябал в больнице, все отрицая – еду, уход, процедуры, отказываясь от святого причастия и тем самым огорчая настоятельницу монастыря. Друзья, не понимая, что происходит, с тревогой ждали развязки. Когда могли, они навещали страдальца, с ужасом ожидая приезда Каролины. Чаще других у Бодлера бывал его юный друг Асселино. Изредка заглядывал и издатель Пуле-Маласи, предпочитавший получать сведения о Шарле из уст молодого приятеля.

– Ну, как там Шарль? – с нетерпением привстал с кресла Пуле-Маласи, в один из дождливых дней поджидавший Асселино в кафе рядом с лечебницей. Юноша только что вышел из больницы и теперь подходил к его столику.

– Врач говорит, что у него бывают острые приступы размягчения мозга, – проговорил Асселино, усевшись напротив издателя и сделав глоток приготовленного для него кофе.

– Я слышал, это вещь довольно опасная, – покачал головой Пуле-Маласи.

– Не исключено, что в любой день подобный приступ унесет Шарля в могилу.

– Боюсь, что столь плачевное состояние может продолжаться месяцы. И даже годы. Вот чего я ему не желаю. Ты говорил с ним?

Асселино удрученно покачал головой.

– Я пытался. Но вот уже три дня как Бодлер не произнес ни единого слова. Шарль не может выразить даже простейшую мысль.

– Насколько он понимает то, что ему говорят?

– Неясно. По два часа в день я провожу у постели Шарля, всматриваюсь в его лицо, пытаюсь разобраться в состоянии его рассудка и, право, не решаюсь высказаться, мыслит ли он в какой бы то ни было еще степени. Лицо его – все еще лицо разумного человека, и мне порою кажется, что иногда мысли, словно молнии, озаряют его мозг. Полагаю, что он не без удовольствия слышит, когда произносишь имя кого-либо из друзей.

– Когда ожидается приезд Каролины?

– Сегодня к вечеру. Ей бы лучше оставаться дома, поскольку она сама не здорова, а зрелище это не из легких.

Госпожа Опик, сопровождаемая горничной, прибыла в Брюссель на парижском поезде и остановилась в гостинице «Гран Мируар». Встреча с врачами стала для вдовы тяжелым испытанием. Каролина так никогда и не узнала правду. Жалостливые эскулапы, стараясь смягчить предстоящее потрясение, сообщили ей, что мозг ее сына перетрудился. Шарль устал раньше срока, ибо много работал. Про сифилис не было сказано ни слова. И вот Каролина шла по коридору клиники, с трудом переставляя больные ноги и предвкушая скорую встречу с сыном. Приоткрыв дверь палаты, она всхлипнула и в ужасе прижала руку к губам, заглушая готовый вырваться крик. В общей палате, забитой немощными безумцами, лежал ее мальчик, ее Шарль. От прежнего дерзкого денди не осталось и следа. Каролина всматривалась в бескровное лицо живого трупа и, не помня себя от горя, беззвучно рыдала. Стоящий рядом с ней Пуле-Маласи тоже принялся плакать. Они пытались расшевелить Бодлера, оживленно говорили с ним. Но, как Шарль ни старался ответить, из его перекошенного рта вырывались лишь рвущие душу нечленораздельные всхлипы. Подоспевшие сестры милосердия каждое свое действие сопровождали крестным знамением и молитвой. Но Шарль шарахался от них, хватаясь за руки матери и стараясь ей объяснить, что он больше не верит Богу. Создатель его предал. Как мог Господь в тот самый миг, когда Шарль окончательно и бесповоротно решил встать на путь исправления, сразить его ударом? И если Бог отвернулся от Шарля, то и Шарль отвернется от Бога!

Глядя на то, как монашки третируют ее сына, ежесекундно требуя от больного смирения, покаяния и преклонения перед Всевышним, Каролина приняла непростое решение. Стараясь не смотреть на страдальца, она поднялась и вышла из палаты. Миновала коридор и, как только за ней закрылась дверь юдоли скорби, женщина взяла своего спутника за руку и, глядя ему в глаза, проговорила:

– Господин Пуле-Маласи! Теперь, когда Шарль снова стал беспомощным, я действительно ему необходима. Вы прекрасный человек с большим сердцем. Сделайте одолжение, помогите мне перевезти Шарля во Францию.

Друзья не бросили Каролину одну, организовали отъезд Бодлера из Бельгии в Париж. Вместе с Шарлем и вдовой Опик они заняли недорогое купе и всю дорогу присматривали за больным. А в столице, на Северном вокзале, их уже встречали парижские друзья Бодлера. Шарль шел по перрону, опираясь рукой на плечо матери, и правая его рука безжизненно висела вдоль туловища. К пуговице костюма была привязана палка. Узнав встречающих, Шарль разразился долгим диким хохотом, таким жутким, что у окружающих застыла в жилах кровь. Бодлера отвезли в лечебницу неподалеку от Триумфальной арки и поместили в отдельную просторную палату с окнами в сад. Каролина остановилась в меблированных комнатах поблизости и каждый день навещала сына. Она с таким рвением проявляла свою любовь, что Шарль не знал, куда от нее деваться. Мать точно наверстывала упущенное, нянчась с ним как с маленьким. Она расчесывала ему волосы, переодевала, кормила с ложечки и развлекала светской беседой. Как-то Шарль лежал, успокоенный и тихий, лениво перебирая в голове тягучие мысли, и тут пришла она. Каролина ворвалась к нему, возбужденная и шумная, и стала досаждать старушечьим щебетанием.