Мария Жукова-Гладкова - Хрупкая женщина с веслом

Вот только в чем?

Святослав сказал, что бабушка со стороны матери была известной балериной, но мне ее фамилия ничего не говорила. Я с балетом, можно сказать, познакомилась после того, как Наташка вышла замуж за отца Святика, а мы с последним стали жить в одной квартире. Я знаю фамилии Улановой, Павловой, а также Лопаткиной и Волочковой, но бабушку Святослава я не знала. Да и уровень ее, как я понимаю, был несколько пониже, хотя она и танцевала первые партии. И когда это было?

С дедушкой они не были официально расписаны, и очень хорошо, что не были, потому что дедушка во время каких-то гастролей остался на Западе. Были советские времена, был большой скандал, но бабушка умело его использовала, представив себя пострадавшей стороной. Ее пару раз вызывали на допросы, но она поносила отца своей дочери последними словами, да и в театре никто не хотел попасть под каток правоохранительной системы и быть на заметке у КГБ, поэтому выставляли бабушку невинной жертвой, на которой этот мерзавец не женился, бросив с ребенком, ну и вообще нашли в нем массу пороков, которых не замечали, пока он являлся членом труппы.

– Дедушка танцевал первые партии?

– Нет. У него во всех спектаклях были маленькие роли. Фамилия значилась в программках. Но дедушка был бисексуал, о чем в те времена говорить было не принято, и остался он за рубежом у одного своего поклонника. Немного потанцевал, а потом где-то затерялся. Бабушка-то не пыталась с ним поддерживать отношений. И нельзя было в советские времена, и, как я понимаю, она особо теплых чувств к нему не испытывала. Но мама попыталась узнать о его судьбе. Вот тогда и выяснила, что несколько лет он выходил на сцену, но в дальнейшем в балетной среде не остался. Наверное, он давно умер.

– Где он танцевал?

– В Австрии. Где жил потом, не знаю. Чем занимался, тоже не знаю. Теоретически, конечно, можно выяснить, но смысл?

– Так, рассказывай про бабушку.

– Бабушка со стороны матери, похоже, на самом деле встретила свою любовь. Этот мужчина был наполовину швейцарцем, наполовину французом. Также бабушка поняла, что времена меняются, дочь хорошо пристроена, с внуками она сама сидеть не имела никакого желания, наоборот, хотела пожить для себя и в свое удовольствие.

Уехала она из страны без проблем, преподавала во Франции, так как французский язык знала и быстро его подтянула с мужем-французом, с мамой Святика отношения поддерживала, но в Россию никогда больше не приезжала.

– Ты сам с ней отношений не поддерживал?

– Нет. Я ее живьем никогда не видел, только на старых фотографиях.

– Где эти фотографии?

– Часть у меня, – Святик кивнул на стоявший в его комнате старинный секретер. – Часть, наверное, хранится в доме отца. Он вообще-то обещал не выбрасывать мамины вещи… Тетя Люба, ты же, наверное, будешь помогать Наташе разбирать шмотки? Ну, через какое-то время…

– Вместе поедем, – сказала я. – Заберешь все снимки матери и бабушки. Мне как раз покажешь.

Святик кивнул. Но бабушку и мать я увидела в этот вечер – на тех снимках, которые остались у младшего сына сошедшей с ума несостоявшейся балерины. Обе были красивыми миниатюрными женщинами. Правда, мать впечатляла больше, чем дочь.

– И ты, конечно, не знаешь, жива бабушка или нет?

Святослав покачал головой.

– Ее последний адрес у тебя есть?

– Нет. Я пытался его найти в вещах матери, но не нашел. А потом мы поругались с отцом, я ушел из дома… То есть у меня не было возможности просмотреть все мамины вещи. Я хотел сообщить бабушке, что мама в сумасшедшем доме, ну и… У меня тогда была мысль отсюда свалить. Мне тошно было. Я же только начинал танцевать в театре! И я был никому не нужен. Отец отправил маму в психушку… Я понимаю, что она была больна, плохо соображала, но… Она – единственный человек, которому я был нужен. Слава богу, что появилась ты, тетя Люба!

Святик обнял меня и поцеловал. Бедный двадцатичетырехлетний ребенок!

– В общем, адрес мог сохраниться где-то в бумагах, если их не выбросили – отец, твоя Наташа, горничная. Но какой смысл искать бабушку?

– А если она еще жива? Во сколько она родила маму? Хотя бы примерно?

– Не в двадцать точно. Ну, наверное, ей сейчас лет восемьдесят – если она еще жива. Но не она же покушалась на Ивана, Валерия и Альбину?!

– Не она. А если дело как-то связано с ней? С ее мужем? С его потомками? Святик, здесь служба безопасности никаких концов не нашла! Значит, нужно искать за границей.

– Давай попробуем съездить к маме, – вдруг предложил Святик.

Я пораженно посмотрела на него.

– Я не знаю, бывают ли у нее просветления, – вздохнул мой, можно сказать, приемный ребенок.

– Когда ты был у нее в последний раз?

– Давно… Тетя Люба, я не могу на нее смотреть в таком состоянии! Не могу, и все! Да, я плохой сын, но я решил, что пусть она лучше останется в моей памяти такой, какой я ее знал! Она всегда прекрасно выглядела. Она с утра подводила глаза, дома! Она дома ходила в таком виде, в каком другие отправляются на выход! Я помню ее духи… Но в клинике-то она без макияжа, а запах… Тетя Люба, мне там дурно стало! И она меня в последний раз не узнала. У нее были совершенно пустые глаза. Ну зачем мне себя травмировать? Если бы маме это было нужно… Но ей не нужно. Ей вообще ничего не нужно.

Я сомневалась, что в последние годы наступило улучшение… Но вдруг? Вдруг первая жена Олега Ступникова нам что-то сможет сказать? И в бумагах в доме зятя следует порыться, если там, конечно, что-то осталось.

Но кто же его убил-то? За что? И устранилась ли угроза? Надо ли теперь беспокоиться детям?

Похороны Олега Ступникова сильно отличались от похорон его дочери Альбины, хотя организацией опять занималась его фирма. Но то мероприятие было частным, а это, так сказать, общественным. Пришло много народу. Большую часть я не знала. Сотрудники фирмы открыто плакали, вероятно, беспокоясь о своей дальнейшей судьбе. Хоронили в закрытом гробу, на который поставили фотографию довольно молодого Олега. Гражданской панихиды в офисе не было. Прощались на кладбище. И никаких объявлений о том, что «начало гражданской панихиды в 12.00», тоже никуда не давали. Я пояснила организатору похорон в офисе, что подобное выражение – нонсенс. Панихида – это всенощное бдение. Она не может начинаться в 10, 11 утра. И она не может быть гражданской. Какой идиот придумал это выражение?! Почему оно регулярно используется и не только в обыденной речи, но и в официальной? Хоть кто-нибудь из попов, приближенных к чиновникам и депутатам и отпускающих им грехи и устраивающих совместные представления в алтаре в религиозные праздники, может это подсказать тем же «официальным лицам»?

Лизка осталась в машине с телохранителями, к которым уже привыкла. Я поддерживала безостановочно ревущую Наташку под локоток. Признаться, не ожидала, что моя дочь будет так рыдать на похоронах нелюбимого мужа. Или наконец чувства прорезались? Понимает, что такого больше не найдет?