Р. Пейтман - Вторая жизнь Эми Арчер

Эсме заходит в кухню и прижимается ко мне. Я приобнимаю ее одной рукой и целую в макушку. Волосы у девочки гладкие и теплые, только что причесанные и пахнут абрикосом. Она отстраняется и кружится на месте, разведя руки в стороны:

– Нравится тебе моя форма?

– Очень нарядная, – говорю я.

Теперь школьная форма не та, что раньше. У Эми это были зимой темно-зеленый джемпер, юбка и галстук, а летом светло-зеленое платье в клетку. На Эсме пепельно-серые леггинсы и помидорно-красная футболка с логотипом школы.

Она садится за стол. В миску обрушивается лавина сладких воздушных зерен.

– Свой грейпфрут уже съела? – спрашивает она меня.

– Грейпфрут?

– Ты же всегда их ешь. – Она берет грейпфрут из стеклянной вазы на подоконнике. – Я специально для тебя купила, на свои карманные деньги.

От такой заботливости я еще немного оттаиваю. Не хватает духу сказать ей, что уже несколько лет я не ем грейпфруты, а потому с притворным удовольствием отправляю в рот ложку за ложкой. У грейпфрута вкус обиды и злости, как у того давнего завтрака с Брайаном после того, как пропала Эми. Одни только новости «Тудей» нарушали молчание, пока он не уехал на работу.

– А можно мне сегодня не ходить в школу? – говорит Эсме. – Хочу побыть дома со своими двумя мамами.

Ее гордость ощущается просто физически. И радость тоже. Понимаю: в ее глазах это и есть начало нашего нового будущего. Мой взгляд сталкивается со взглядом Либби и рикошетом уходит в сторону.

– Мы обе будем дома, когда ты вернешься, – говорит Либби.

– У нас еще будет много времени, чтобы побыть вместе, – добавляю я.

– Целая жизнь! – Горящий взгляд Эсме встречается с моим. – Отведешь меня в школу?

В голове включается сигнал тревоги. Мне нельзя доверять ребенка. Пока нельзя. Никогда больше нельзя.

– Нет, мы пойдем все вместе. – Либби поднимает брови с вызовом, ожидая моих возражений.

– Замечательно, – говорю я.

Я бы лучше осталась здесь и продолжила поиски, но это еще успеется.

Мы идем в школу. Эсме – посередине, одной рукой держит за руку Либби, другой – меня. Присоединяемся к процессии мамочек с младенцами в колясках, старшие ребятишки проносятся мимо на самокатах. Женщины поторапливают детей, кричат им, чтобы не убегали слишком далеко, чтобы остановились на переходе и не шаркали ногами. Вот так и я когда-то ходила с Эми. И хочу, чтобы это повторилось.

Некоторые из матерей, что столпились у школьных ворот, поглядывают на меня с любопытством. Кое-кто отходит подальше, подталкивая детей ладонью в затылок. Доносятся перешептывания, смешки.

Во дворе девочки играют в догонялки. Они зовут Эсме в игру. Их лица знакомы мне по фотографиям со странички Эсме в «Фейсбуке».

– Беги, милая! – Либби наклоняется и целует Эсме в щеку.

Я делаю то же самое.

Девочки глазеют на меня и машут Эсме – мол, иди скорее. Интересно, которая из них ее лучшая подруга – может, какая-нибудь болтушка или врунишка. Эсме бежит к ним через школьные ворота.

Дома Либби ставит чайник и насыпает кофе в две чашки. В первый раз с того дня в кафе Фестивал-холла, мы с ней остались наедине. Тогда все едва не закончилось катастрофой. В этот раз я должна быть осторожнее. Пусть говорит сама.

Хозяйка разливает кофе и ставит мою чашку на стол.

– Вообще-то, я предпочитаю черный, – говорю я. – Не возражаете, если сделаю еще чашку?

Она пожимает плечами и делает глоток из своей чашки. Я выливаю кофе в раковину, делаю себе другой и сажусь по другую сторону стола.

– Была бы Эсме дома, наверняка бы напомнила, – говорит Либби.

– Да, наверное, – отвечаю я. – Она, конечно, много знает обо мне. А вот я о вас почти ничего не знаю.

– Да ведь и я о вас знаю только то, что было десять лет назад, – замечает Либби. – До смерти Эми. Что было потом, мы с Эсме почти никакого представления не имеем.

Я провожу пальцем по краю чашки:

– И все же это больше того, что я знаю о вас, Либби. И если мы хотим, чтобы у нас что-то сложилось, лучше иметь полную картину. Мы ведь теперь почти семья.

Либби вздыхает:

– Я простая мать-одиночка. Бьюсь, чтобы обеспечить ребенку самое лучшее. И между делом пытаюсь устроить собственную жизнь. – Она чуть улыбается. – Последнее мне не слишком хорошо удается. Работая в Манчестерском аэропорту, в высшее общество не выбьешься. Это не совсем то, чего хотели для меня родители. И не то, чего я сама хотела, если уж на то пошло.

– Да? А чем вы хотели заниматься?

– Я всегда мечтала стать журналисткой. Когда-то в школьной газете работала. С английским было хорошо. И вообще хорошо училась. А потом забеременела Эсме. Вот и все.

– А нельзя было продолжить учиться? Нет, понимаю, трудно разрываться между учебой и ребенком, но многие девушки справляются.

– Справляются, когда есть кому помочь. Мои родители как-то не горели желанием сидеть с внучкой.

– Понятно, – произношу я с искренним сочувствием. – Они не одобрили ваше решение рожать?

– В общем, нет. Даже хотели, чтобы я избавилась от малышки. Все твердили про упущенные возможности: университет, блестящая карьера и все такое. Говорили: детей всегда успеешь завести. С мужем, чтобы легче было растить. Но я не хотела делать аборт или отдавать ее на удочерение. Я с первой минуты поняла, что мой ребенок особенный.

– Все матери чувствуют это в первый раз, – задумчиво говорю я.

– Только не моя, – отрезает Либби. – Ни до моего рождения, ни после. Когда у тебя послеродовая депрессия, не до того. – Она ставит чашку на стол. – У нее не было ни грамма материнского инстинкта. Наверное, потому-то она и настаивала, чтобы я сделала аборт.

– А сейчас вы в каких отношениях?

Глаза у Либби становятся грустными, взгляд – отсутствующим, губы плотно сжимаются.

– Мама умерла. Отец нашел ее в ванне, со щипцами для завивки и электронагревателем. Следователь обнаружил у нее в организме литр джина и пару сотен таблеток парацетамола. – Либби опять слабо улыбнулась. – Она все делала основательно, моя мама. В большинстве случаев. Вот только любовь к ним не относилась.

– А ваш отец?

– После смерти мамы уехал в Австралию. Смотря на нас с Эсме, он видел только внучку, которую никогда не хотел, и дочь, что погубила свою жизнь. Мы не могли заменить ему жену. Он даже открыток на Рождество не шлет. – Либби вздыхает и наклоняется ко мне. – А бабушка и дедушка Эми живы?

– С родителями Брайана у меня не было контактов еще до развода, но они живы, насколько я знаю.

– И Вареньевая Бабушка тоже?

Я стараюсь не выдать удивления, услышав прозвище, которое Эми дала моей маме.

– Да, тоже жива! По-прежнему заготавливает несметное количество всяких варений и солений. Забывает, что теперь, кроме меня, есть их некому… Приходится большую часть отдавать как призы в лотереях на благотворительных базарах. И отец тоже жив-здоров.