Инна Бачинская - Мужчины любят грешниц

Ключ наконец нашелся. Я отпираю дверь, и тут вдруг раздается резкая трель телефонного звонка. Я вздрагиваю. Мальчик издает скулящий звук. Я хватаю трубку, кричу «алло» и слышу озабоченный голос мамы.

– Темочка! Это ты? – спрашивает она. – Ты уже дома? А почему твой мобильник не отвечает?

Заслышав в трубке мой голос, мама всегда спрашивает: «Это ты?»

– Я перезвоню! – кричу я. – Положу ребенка и перезвоню!

– Темочка! – вскрикивает мама. – Какого ребенка?!

Я кладу мальчика на диван. Он разбрасывает руки, вздыхает, издает звук, похожий на хныканье, и продолжает спать. Я присматриваюсь к нему. Светлые волосы, кнопка носа… Похож? Или… нет? Пытаюсь вспомнить свои детские фотографии…

Телефон взрывается снова. Мама.

– Темочка, какого ребенка? – кричит она. – Откуда? Это… твой ребенок? – Мама говорит с придыханием, она мечтает о внуках от меня. Она переживает, что я останусь бобылем. В голосе ее звучит надежда.

– Нет, – отвечаю, – не мой. Соседи оставили.

«Господи, какой дурак! – думаю я. – Дети все на одно лицо, а эту девицу я сроду не видел! Она воспитатель… где? Ребенка не забрали родители, и она принесла его сюда… почему-то. Абракадабра».

– Мальчик или девочка? – В голосе мамы слышится разочарование.

– Мальчик, – не сразу отвечаю я.

– Большой?

– Маленький. Лет трех или четырех. Павлик.

– Удивительное совпадение, – говорит мама, подумав. – В семь часов позвонила женщина и спросила… – Она внезапно замолкает. Потом говорит изменившимся голосом: – Тема! Ты ничего от меня не скрываешь? Она звонила сюда! Воспитательница! Разыскивала отца ребенка по фамилии Хмельницкий. Тема, это твой ребенок? – Голос ее дрожит.

– Да нет же! – кричу я. – Эта сумасшедшая сунула мне мальчика и удрала! Я даже не запомнил ее фамилии!

– Фамилия матери Ананко, – говорит мама. – Она актриса. А фамилия отца – Хмельницкий… – Она красноречиво замолкает. – Темочка, я сейчас приеду!

– Не нужно приезжать! – Этого еще не хватало! – Я постараюсь разыскать его мать.

– Темочка, а на кого он похож?

Вопрос вполне дурацкий, но не сам ли я пять минут назад рассматривал Павлика на предмет фамильного сходства?

Актриса Ананко? Не знаю такой. Сто лет не был в театре. В справочной спросили адрес Ананко, и я сказал «актриса Ананко». Это прозвучало как пароль. Вопросов больше не последовало, и девушка продиктовала номер телефона. Мне почудился сарказм в том, как четко она выговорила цифры номера. Видимо, эта актриса пользовалась в городе популярностью. Мне не повезло – ее не оказалось дома. Возможно, она металась по городу в поисках сына.

И тут вдруг рявкнул домофон. Я вздрогнул и чертыхнулся. Кому это неймется? Театр абсурда продолжался. В гостиной астматически захрипели громоздкие старинные часы – подарок матери, и я прокричал в трубку: «Кто?» Там запищали тонко и противно, часы продолжали хрипеть, и я ничего не понял.

Через минуту раздался звонок в дверь. Я открыл, даже не заглянув в глазок.

Это была давешняя барышня-воспитательница. Она уставилась на меня с ужасом. Я посторонился, не зная чего от нее ожидать. Она с опаской вошла, стараясь не прикасаться ко мне.

– Это опять вы? – спросил я.

– Вы действительно отец Павлика? – выпалила она, глядя на меня круглыми серыми глазами.

– Вам не кажется, что вы опоздали с вашими вопросами? Вы бросили вверенного вам ребенка, даже не проверив мой паспорт! Не понимаю, как вам можно доверять детей. Почему вы явились именно сюда?

– Я думала, что вы его отец, – пролепетала она. – Я узнала телефоны всех Хмельницких, и вы… вы… Отчество Павлика – Алексеевич, а вы тоже… А.Ю. Извините меня! – Она закрыла лицо руками и заплакала.

Не выношу вида плачущих женщин.

– Раздевайтесь! – скомандовал я.

– Что? – Она перестала плакать и попятилась.

– Давайте ваше пальто. Мальчик спит, вы не сможете его унести. Сейчас попытаемся найти мамашу.

– Я ей звонила, она не отвечает. – Она протянула мне пальто и синий шарфик. Я наконец рассмотрел ее – совсем девчонка, перепуганная, заплаканная. В осознании собственного дурацкого поступка.

– Как же вы дошли до жизни такой? – спросил я строго. – А если бы я его съел?

Она несмело улыбнулась. У нее были серые глаза, даже не столько серые, сколько зеленоватые, заплаканные, как я уже сказал, и яркие точки румянца на скулах. Она молоденькая, и я невольно вздохнул, с какой-то беспощадностью почувствовав и свое одиночество, и свой возраст. Между нами пропасть…

– Чай? Кофе? Больше ничего нет. Кажется, есть сухари.

– Что вы, не надо! – Похоже, она испугалась и все еще не пришла в себя. – Можно, я позвоню? Мама волнуется… Мой мобильник сел.

– Прошу. – Я кивнул на телефон на тумбочке. – Так чай или кофе?

Она не ответила и схватила трубку.

Для кофе поздно, пожалуй, значит, чай. Я возился на кухне и слышал ее голос – она повторила несколько раз «мамочка» и дальше зачастила неразборчиво. Видимо, убеждала мать, что жива и здорова. Потом она замолчала, после снова заговорила, но очень тихо. У меня мелькнула мысль подойти к двери и подслушать, что меня удивило – я был выше подобных житейских мелочей. Мысль эту я отогнал, правда неохотно. Она говорила со своим молодым человеком, догадался я и вздохнул с сожалением – да что же это такое? Почему я все время вздыхаю? Я попытался представить себе ее молодого человека – студентик какой-нибудь вроде Костика, программист… они все сейчас программисты. И вдруг поймал себя на мысли, что весь вечер насыщен непредвиденными событиями и, похоже, рушится мой привычный уклад, а все из-за того, что мне вдруг пришла в голову странная фантазия забрести в «Белую сову». Я был как комета, изменившая курс из-за солнечной бури за тысячи световых лет, или планета, сорвавшаяся с орбиты, и что будет дальше и работают ли тут физические законы – одному провидению известно. Люди и лица смешались в пестром хороводе, и он вертелся вокруг меня все быстрее. Леша Добродеев, которого я не видел вечность; Колдун, которого я не видел семь лет; чужой ребенок, случайно попавший ко мне, и, наконец, перепуганная воспитательница… как ее? Анна, кажется. Фамилии я не запомнил. Из тех вечных девочек, которые никогда не станут Аннами, а останутся навечно Анечками или Анютами. С серо-зелеными заплаканными глазами и точками румянца на скулах, юная до неприличия.

Снова захрипели часы, и я вздрогнул. Нервы стали ни к черту – обычно я не обращаю на часовой механизм ни малейшего внимания. Раздался первый дребезжащий удар, и это было как знак судьбы, которая развернула колесо моей жизни с привычной колеи неизвестно куда. Или пытается развернуть, и тут важно понять, как я могу поучаствовать – помочь судьбе или стоять столб столбом, пусть старается сама.